За далью непогоды - [92]

По-стариковски строго отчитав девку, Силин записал в журнал ее сообщение. Шуга пока перла, и черт знает, сколько набралось ее там, на Верхнем озере! — узнать бы точно, да спросить не у кого…

Отметив на полях время Валькиного звонка, Гаврила Пантелеймонович решил, что довольно уж он насиделся тут, в штабе. Пора и ему. Захлопнув журнал, встал, попутно сунул в карман коростылевское курево, нахлобучил на голову изрядно потертый пыжик. И только он к порогу — навстречу Вася Коростылев, грудь — по-бородулински — нараспашку.

— Что заполошный такой?! — спросил Силин.

— Да дела!.. — махнул Коростылев, а сам шасть-шасть глазами по столу. — Гаврила Пантелеймонович?!

— Ась? — смеется тот.

— Ты, что ли, курево прикарманил?! Вот охотник…

— А на что оно тебе… — Силин нехотя отсыпал из пачки несколько сигарет, хотел оставить их себе, а пачку Коростылеву, но передумал, сделал наоборот. — На, хватит тебе и этих, курец тоже! Я бы с девкой — дак и без курева обошелся…

— Я бы… Ты бы… Может, мне человека угостить надо!

— Любку?! — изумился Силин. — Я вот счас ей нашлепаю по губам! Я ей покурю…

— Тише, тише… — Вася испуганно перегородил дверь. — Шуток не понимаешь…

— А-а… Испугался? Ну, то-то мне! — погрозил пальцем. И уже серьезно: — Погоди-ка! Да успеешь, не убежит лиса, раз в капкан попалась, но рот не разевай, понял?!

— Тебе что, спички еще дать? — не выдержав, со стоном, — дескать, навязался на мою голову, — спросил Коростылев. — На вот, коробку, две — и иди, топай по своим делам!

— Давай, давай… — Силин забрал оба коробка, но успел ухватить Коростылева за подклад тулупа. Держал цепко, не отпускал. Глаза посмеивались.

— Ну, чего тебе еще?!

— Ты ей выдержку давай, никогда не бежи на первый голос, а то разбалуешь. Девка-то золотая…

— Ладно… — Вася со вздохом покорно опустил руки. — Доканывай! Но на свадьбу, Пантелеймонович, — а думал за посаженого тебя взять, — не рассчитывай. Ты ж не можешь, чтоб не держать человека за грудки, ни на праздник, ни так… Чего тебе?!

— Ты, Вась, не обижайся, — улыбнулся Силин и отпустил руки. — Ты слыхал, что ребята мои Бородулю забраковали?

— Как так?! — не сразу сообразил Коростылев.

— А не допустили к перекрытию — и все. Рвал и метал малый, но они его срезали…

— Знаем, как он рвался… На арапа! Ты, что ль, жалеешь его?!

— Он меня сам после собрания за горло взял. Я будто, старый хрыч, ему все подстроил… Ну, ты ж меня знаешь. Он — заявление, я подмахнул. А сам вот сижу ночь, думаю. Ведь за битого… Ты его приголубь, а то он как шальной ходит. И мужик-то неплохой, только дурь из него трошки повыбить! Я бы сказал, что ты не против, а?!

Коростылев, торопясь на улицу, вздохнул.

— Ладно, скажи… Но под себя копаешь, Гаврила Пантелеймонович! Если Бородуля у меня будет, не видать тебе первого места.

— Небось, — отлегло у Силина, — я татарчонка против него поставлю, он свое возьмет…

Они вышли из штаба вместе, но Василий как-то опередил Силина, и Гаврила Пантелеймонович услышал с другой стороны вагончика капризно-недовольное Любкино: «Ну где ты там запропастился!..» С характером. А вообще эта девушка хорошая, самостоятельная, хоть и рыжая, и хохотушка. Да не болтушка, не пустомеля, да-а!.. Не то что та пустышка со станции — Валька Гордеева!.. И скажи, как нарочно, гусь ей в пару подобрался вполне подходящий — его же техник Эдька Перчаткин. Тому бы, правда, только в перчатках и ходить. Делец! Каких ма-а-ло… «И почему это все несерьезные ко мне липнут?! — удивился Силин. — Что Перчаткин, что Бородулина взять… Видно, въедливый я стал, как свекор, — решил он, — оттого такие и попадаются…»

На приделанном к вагону крылечке он негромко оббил о перила рукавицы, и когда выглянули сперва, а потом и вышли к нему Василий с Любой, сказал им:

— Молодняк!.. Шли бы греться пока, а то и дровишек подкинуть некому.

Сойдя с крыльца, добавил Василию:

— Значит, о Бородуле договорились! А я, если что, думаю на карьер смотаться…

— Вы бы в колонну заглянули лучше, Гаврила Пантелеймонович, — посоветовала Любка.

— Что так?

— Кабы не забаловались ребята. Праздник ведь…

— Но-но! Все-то ты знаешь, воструха!.. Ладно, Коростылев, я, значит, в колонне… А тебя, — посмотрел он на Любку, невинно таращившую зеленые зенки, — попрошу: зайди, пожалуйста, утром к Клавде Пеговой, возьми у нее «Беломору» на мою долю пачки три, а то когда сам-то в поселок вырвусь. Денек светит горячий…

— Будет сделано, товарищ начальник! — засмеялась Любка, поднося руку к платку, из-под которого выбились короткие огненно-рыжие волосы. «Пук соломы!» — подумал Силин. Не мог он смотреть на эту девку — огонь! — и не улыбаться. Однако и у Коростылева губа не дура…

…Автоколонна, да и все хозяйство Гаврилы Пантелеймоновича с самого начала строительства было вынесено за черту поселка, располагалось за сопками, покрытыми редколесьем. Гравийно-асфальтовая дорога, по которой шел Силин, от створа плотины вела сначала к северному склону скалы Братства, а потом разветвлялась на две: одна круто забирала в гору, к центру Барахсана, другая низом, по подножию сопок, — к его владениям. Эта ветка давала еще два отвилка — на бетонный завод и к каменному карьеру. Завтра на них будет жарко от самосвалов. Загодя, не ожидая решения штаба, Силин распорядился подновить дороги. Он знал: когда на спине четвертак, машина должна идти как по зеркалу. Поэтому ремонт произвел основательный: продрал полотно грейдером, заново отсыпал подстилку, уклоны и виражи залил битумом с крошкой и на трамбовку поставил тяжелые катки. Ни от кого он не ждал за это спасиба, но и не ждал, что напорется на скандал, когда Гатилин Виктор Сергеевич потребовал прежде покрыть асфальтом управленческий двор. Гатилину шикануть хочется — вертолеты туда, чтобы провести гостей по ковровой дорожке от трапа до двери своего кабинета, — а Силин так и сказал: «Раньше надо было, Виктор Сергеевич… Теперь, пока на путях марафет не наведу, катки не сниму, не дам!..» Он ли не представлял, что когда начнется штурм, все как один орать станут: «Давай! Давай!» — а по колдобистой дорожке не разгонишься, дорогой товарищ… Можно, конечно, плюнуть, давить на шоферскую совесть, на психику, но лучше не надо, у ребят перед перекрытием нервы и так на пределе…