За далью непогоды - [74]

— Давайте, черти, чего рот разинули!..

За Гиттаулиным — вторая, третья, пятая… Когда шлепнулась, как лепешка на стол, одиннадцатая машина, из-под колес уже сыпались искры. Пуховую подстилку давно разбили. Хорошо бы теперь новую колею, да ведь осталась одна машина… Замешкался там Остряков, — может быть, догадался, примеривается, где новую развилку себе накатать?!

— Ты что?! — насмешливо крикнул Гиттаулин, будто на крючок поймал Острякова, когда тот высунулся над обрывом и тут же было нырнул обратно. — Чего дергаешься, как поплавок? Газуй, щепки соберем после…

Засмеялась, теперь весело, беззаботно, бравая шоферня. Каждый норовит грудь колесом выгнуть. Бородулин беззлобно прицыкнул на них. Позвал сам:

— Остряко-ов?!

Тот помешкал, но на край скалы вышел. Развел руками:

— Мотор барахлит что-то, не пойму…

— Ты вот что: боишься — так и скажи, — строго велел Бородулин. — Это не шутка… У тебя зренье, кажись, слабовато?

— Да не боюсь я, а не могу… Дрожит все… — признался он. — Я так машину не удержу…

— Ладно, покури пока там, — вздохнул Бородулин. Надо было самому взбираться на скалу.

— Давай я пойду! — вызвался Снегирев.

— И я, командыр? Я готов! — встал перед ним Гиттаулин.

Алексей не любил пытать одну удачу дважды. Дурость, конечно, предрассудок, ведь так же, как и он, спрыгнули остальные. А теперь и вовсе, когда дело сделано, оно кажется пустяком. И если бы не лезть еще в эту проклятую гору!.. Так что, может, их послать? Снегиря?! Уж комиссар на радостях постарается! На радостях он горяч… А Ромка вот молодец — железные нервы! Как сказал: «За тобой, командыр!» — так и сделал. Прыгнул, еще и пыль не осела. И с благодарностью к Гиттаулину подумал о себе: «Первым-то хорошо, когда за тобой другие… Выходит, мало пройти, надо еще так хвостом вильнуть, чтобы за тобой побежали… Собачья же это должность — распоряжаться людьми, — решил он. — Если на этот раз пронесет, не возьмусь больше. Ни кнутом, ни пряником не заманишь. Привезу экскаватор, Ромку с собой заберу подменным — и баста!..»

И глаза Бородулина уже приказали Гиттаулину: иди — оставалось только повторить это вслух, и он уже поднял руку, чтобы махнуть ею: «Дуй, Ромка, да с ветерком!..» — но Снегирев, предугадавший решение в этом резком рывке руки к плечу, перехватил Бородулина за локоть. Он схватил его цепко, вызывающе посмотрел в глаза, словно знал все, о чем думал сейчас Бородулин, и, сцепившись со Снегиревым взглядом, Бородулин понял, что когда трусит в отряде хоть один человек, он не может, не имеет права отказать комиссару встать на его место. Рука Бородулина вяло опустилась.

— Э-э-а! — безвольно вырвалось у него. — Кидайте жребий, сами решайте!..

Достал из кармана гривенник, опустил Снегиреву в ладонь. Тот подбросил монету с пальца, на лету поймал в кулак.

— Моя рэшка, твой орел! — торопливо выкрикнул Гиттаулин, наклоняясь к самой ладони Виктора.

Сверху, через плечо, заглядывал Бородулин. Думал, что должен выпасть орел. Сам не играл на решку.

— Рэшка!..

Молча проводили они Гиттаулина взглядом. Роман взбирался на скалу, цепляясь за канат, кинутый Остряковым.

— Да-а, два орла не бывает, — пожалел Бородулин.

— Что ж, — Снегирев задумчиво повертел и спрятал монету в карман, — это последний жребий, который я проиграл…

И столько грусти послышалось в его голосе, что Бородулин, со смешком протянувший было руку за гривенником, раздумал и полез за папиросами.

— У тебя не жребий, — сказал он равнодушно, — у тебя судьба, ее не объедешь… Не попрешь на нее, — как будто угадал он давешние мысли Снегирева, и Виктор зарделся.

— Ты бы мог дать мне это право, — ответил он с укором. — Для меня это, может быть, подвиг…

— Эх, Снегиречек, Витя-а-а… — перекосился, как от зубной боли, Бородулин. — Комиссарская у тебя душа! У нас с тобой самая дрянная работа, а ты… Смотри не скажи ребятам, а то они тебе такую эпопею устроят!.. Подвиги после будут, когда в Барахсан вернемся. Вот тогда качай, расписывай, вербуй себе добровольцев, а сейчас нам еще на устье так придется повкалывать, что и без красивых слов тошно будет.

— Тебе легко говорить…

— А у тебя что, на языке гиря?! — усмехнулся Бородулин.

— Ты не издевайся, — улыбнулся Снегирев. — Я понимаю, дело не в словах, но все-таки первым пошел на риск ты! И не ради спортивного интереса, скажем так. Тогда — чего ради?!

Опершись широкой спиной о борт машины, Бородулин запахнул тулуп. Подумал, повертел в пальцах окурок, зло откинул его с ногтя далеко в снег.

— Иди-ка ты, комиссар, со своей культурой в массы! Я хочу жить просто, по-обыкновенному…

— Как «просто»?!

— Чтоб не приглядывались ко мне да не принюхивались. Я чернорабочий, по договору работаю, по найму. Вот ваши условия, вот мои. Сделали, рассчитались — баста! В остальном не идея мне хозяин, а я ей. Я, брат, это давно понял…

— Шикарно устроился.

— Не за твоей спиной… И не шей политику, комиссар! Я знаю, где мое, где чужое.

— А совесть?! Или ее ты в расчет не принимаешь?..

— Совесть? — Бородулин как-то поскучнел, весь запахнулся в тулуп. — Совесть, Витя, — это особый детонатор в каждом человеке. Ты, не зная секрета, не суйся ни с политикой, ни с голыми руками — голову оторвет!.. — И вдруг добавил ненужное уже, лишнее, но обидное, только чтобы досадить Виктору: — Ты небось завидуешь, что зимник у меня в кармане. А с Иванецким вы бы знаешь где еще телепались!..