За далью непогоды - [76]
— Будет исполнено, командир!..
— По сто пятьдесят, не больше! — крикнул ему вдогонку Алексей. — Так, комиссар?!
Снегирев, равнодушный к этому делу, молча согласился.
Глядя на молодое, нервно расслабленное лицо Виктора Снегирева, обычно живое и жизнерадостное, а теперь с опавшими темными кругами под глазами, можно было поверить, что Виктор устал больше других. С этим прыжком на лед, всего час назад казавшимся невозможным, а теперь открывшим прямую дорогу к устью, он испытывал непонятную опустошенность в себе или грусть… Он понимал радость измученных ребят, повеселевших не от ожидаемых полуторасот полярных, а от сознания, что окончены их злоключения. Самое страшное позади. Они великодушны сейчас, никто даже не задирает Острякова. Что ж, этот день они еще не раз вспомнят, и трассу, и Бородулина с его трамплином, — из были это когда-нибудь станет для них легендой… Он не завидовал Бородулину. Но с тех пор, как машина его осталась замерзать в тундре, он стыдился их упреков. Другие преодолевали торосы, прижимы, сушенцы — ему больше приходилось работать штыковой лопатой, и он остервенело пробивал ею смерзшийся снег, и проклятия и ругань его были настолько же неумелы, насколько искренни.
— Трудовой подвиг!.. — смеялись ребята, показывая на его окровавленные ладони.
А в общем-то от подвига он оказался здесь далеко. Сейчас спасти от беды другого — просто долг, как заметил однажды Толя Червоненко. Возможно, он и прав… Самому Виктору, раз и навсегда, кажется, поделившему мир на два лагеря, на два цвета, не приходило в голову, что чувство облегчения, радости, чувство отрады, смешанное и с горечью, какое испытывали его товарищи, празднуя «приземление» на Аниву, может быть выше чувства достижения конечной цели, а они еще и до складов-то не дошли. К тому же их зимник — только начало большой работы, и не просто будет вывезти с устья все грузы — до последнего ящика, до последней гайки, болта, заклепки! И ему хотелось сейчас наперед предусмотреть все, чтобы не было потом срывов, схода машин с трассы. Он пытался анализировать, пытался понять, когда, почему Бородулин решил изменить маршрут. Вспомнил, как после отъезда Иванецкого он подошел к Бородулину с развернутой картой, спросил:
— Ну, командир, какой дорогой пойдем?
И командир, не удостоив вниманием ни карту, ни рассуждения, приготовленные Виктором, спокойно ответил:
— Поворотов много, а дорог одна…
Теперь эта фраза не казалась ему случайной, он находил в ней смысл, не понятый им раньше. Ведь не только на трассе, но так и в жизни: поворотов много, а дорог одна! И кто-то идет впереди, кому-то ты мешаешь, кто-то тебе… Где взять уверенность, что ты не заступил путь другому?! И каким же должен быть тогда человек, за которым идут тысячи, миллионы?..
Отказавшись от спирта, Виктор бродил вокруг теплушки, прислушиваясь, как странно скрипит под ногами снег, точно крахмал в стеклянной банке. За стенкой слышались неразборчивые голоса хмельных от усталости и полярного пайка парней. Толя Червонец, перекрывая всех, затянул вдруг высоким голосом:
Кто-то подхватил — низко, фальшиво. Толя оборвал песню — не так!.. Словно проснувшись, в теплушке заговорили все разом — будто прошумел ветер. И, не успело все замереть и затихнуть, Толя снова повел:
Виктор, подтягивая прицепившийся и к нему мотив, пошел вдоль колонны. Вглядываясь в сумеречную и безмолвную ночь, в пологий, потерявший четкие очертания берег, он почему-то представлял не тундру, не Заполярье, а бескрайнюю даль зеленых степей, и ему казалось: если прислушаться, то, может, ударит спросонок перепел или защебечет жаворонок, поднявшийся над росной травой выше сумерек, куда-то в заоблачье, где уже играет светом утренняя заря.
Ему стало тепло, жарко пылали щеки; он поднял клапана ушанки и вдруг понял, что в самом деле слышит тонкий, как комариный писк, звон колокольчиков. «Мерещится… Не рано ли галлюцинации начались?! Надо скорей в машину!..»
— Снегирев, ты ж не пил, а хмельной вроде?! — добродушно встретил его Бородулин. Сам на вид как стеклышко — тоже не пил, хотя… кружка перевернута.
— На улице колокольчик звенит, — растерянно признался Виктор. — Я и уши снегом тер, а он все равно звенит. Показалось или что?..
Ребята понимающе рассмеялись. Простили как шутку.
— Татарин! — нарочито громко приказал Бородулин. — Чего ты ерзаешь за столом? Сходи-ка. Послушай…
— А почему я?! — обиделся тот.
— Ты же, как рысь, ночью видишь!..
— Гм!.. — только и сказал Ромка, но пошел.
Через минуту вернулся.
— Звенит! — подтвердил бесстрастно.
— Есть еще охотники убедиться? — посмотрел на хохочущих парней Бородулин. — Вот черти, придется самому идти… Ладно, бушуйте тут, — снисходительно разрешил им. — Скоро тронемся…
И по этим последним, брошенным скороговоркой словам Снегирев понял, что Бородулин тоже не отдыхал тут, думал, как им дальше, и решил поторопиться.
Потрескивали поленья в печи, тусклые лампочки-двенадцативольтовки светили над столом и за печкой, где размещалось кухонное хозяйство Червоненко. Гримасничая, подмигивая, дурашливо шикая друг на друга, покуривая «Приму», разомлевшие от ужина шоферы с любопытством поглядывали на Гиттаулина и Снегирева, подозревая тех в сговоре. Не иначе, как и Бородулин вернется, тоже звон подтвердит. Ишь озорует там на разные голоса!.. То своим, то потише, как будто бабьим голоском, но слов не разобрать.
В эту книгу писателя Вячеслава Горбачева вошли его повести, посвященные молодежи. В какие бы трудные ситуации ни попадали герои книги, им присущи принципиальность, светлая вера в людей, в товарищество, в правду. Молодым людям, будь то Сергей Горобец и Алик Синько из повести «Испытание на молодость» или Любка — еще подросток — из повести, давшей название сборнику, не просто и не легко живется на земле, потому что жизнь для них только начинается, и начало это ознаменовано их первыми самостоятельными решениями, выбором между малодушием и стойкостью, между бесчестием и честью. Доверительный разговор автора с читателем, точность и ненавязчивость психологических решений позволяют писателю создать интересные, запоминающиеся образы.
Пафос современности, воспроизведение творческого духа эпохи, острая постановка морально-этических проблем — таковы отличительные черты произведений Александра Чаковского — повести «Год жизни» и романа «Дороги, которые мы выбираем».Автор рассказывает о советских людях, мобилизующих все силы для выполнения исторических решений XX и XXI съездов КПСС.Главный герой произведений — молодой инженер-туннельщик Андрей Арефьев — располагает к себе читателя своей твердостью, принципиальностью, критическим, подчас придирчивым отношением к своим поступкам.
Рассказ о последних днях двух арестантов, приговорённых при царе к смертной казни — грабителя-убийцы и революционера-подпольщика.Журнал «Сибирские огни», №1, 1927 г.
«— Священника привези, прошу! — громче и сердито сказал отец и закрыл глаза. — Поезжай, прошу. Моя последняя воля».
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».
В однотомник ленинградского прозаика Юрия Слепухина вошли два романа. В первом из них писатель раскрывает трагическую судьбу прогрессивного художника, живущего в Аргентине. Вынужденный пойти на сделку с собственной совестью и заняться выполнением заказов на потребу боссов от искусства, он понимает, что ступил на гибельный путь, но понимает это слишком поздно.Во втором романе раскрывается широкая панорама жизни молодой американской интеллигенции середины пятидесятых годов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.