За далью непогоды - [78]

Подшучивая над стариком, парни предложили ему добираться до устья Анивы вместе, — дескать, спирту у них еще много, целая канистра. На что Вантуляку с достоинством возразил:

— Оленка кормить — спирт не надо. Оленка кормить, однако, ягель ищи, трава ищи, руби снег копытом… — И вздохнул: — Однако, несущему жизнь тяжело зимой…

Каждый охотник в тундре на много километров вокруг знает своих соплеменников, и чукчи, нганасаны, одулы знают Вантуляку и род его. Теперь они отправляются на охоту бригадами, за пушниной к ним прилетает вертолет, и, может быть, только Вантуляку по-прежнему любит одиночество. Оттого встреча с человеком в тундре для него праздник, сокращающий дни разлуки. Молодые не всегда понимают это, а когда душа уже чувствует холод долины мрака, из которой нет обратной дороги, тогда невольно скрываешь от молодых тугутов свою зависть к ним, оставляя без внимания их насмешки, как лай паршивой собаки, — со временем, однако, и собака умнеет. Вантуляку мог бы сказать все это быстроглазым лёса, но, подумал он, так же, как трава не растет на камне, так и слова не коренятся в душе, если человек не испил чашу страданий.

Видя, что Вантуляку впал в раздумье, Снегирев сложил за печкой несколько тулупов, предложил старику отдохнуть. Тот поблагодарил и почти сразу уснул.

Роман Гиттаулин, молча наблюдавший за нганасаном из сумрачного угла теплушки, задумчиво произнес:

— Старики почему-то все одинаковые — и русские, и татары… Всё понимают, только выговорить не могут. Наверно, потому, что слова уже позабыли…

— Ну-у-у, Рома! — протянул Остряков. — Тебе до них недалёко: поменьше языком чеши — и все в порядке.

— Кончайте! — вмешался Бородулин. — Покимарьте с полчасика, а то засиделись…

Гиттаулину он ничего не сказал, а хотелось, — ведь это удивительно, как одна и та же мысль могла прийти им обоим в голову. Совпадение словно обогрело замкнутую, недоступную душу Бородулина и укрепило в нем хорошее мнение о Гиттаулине, но высказывать его Ромке было пока рано. Зато он не сомневался, что когда вернутся в Барахсан, он уговорит татарчонка остаться с ним на экскаваторе. К весне соберут машину, и тогда выкуп за невесту Ромке обеспечен. Неплохо и еще кого-нибудь взять с собой… Может, Острякова?! Он теперь контуженый, сам будет рваться с зимника. Нахальный, правда, но черт с ним, им детей не крестить, а только побитому с Севера бежать некуда… Впрочем, Бородулин думал об этом пока рассеянно, мимолетно, но решение уже зрело, чтобы к сроку окончательно утвердиться в нем.

Он знал, что люди никогда не липли к нему, сходились с ним трудно, и в то же время редкое уменье собрать их возле себя давалось ему без особого труда и старанья. Он умел схватывать и в деле, и в человеке самую суть. Умел быстрым, как стрела, взглядом определить, подойдет ему человек или нет. Сам он как-то с иронией охарактеризовал себя человеком «прицельным» и сделал это, пожалуй, не отдавая отчета в том, насколько глубоко и верно обрисовал себя одним словом, враз объяснив, почему грубоватый, прямолинейный, «серый» мужик мог удержать ухватистой пятерней волю всей колонны, а в иные времена он, несомненно, справился бы так и с ротой, а то и с полком. Цель — вот корень. Вообще русский человек не любит бесцельного существования, и потому Бородулин тяготился жизнью, если случалось, что он терял направление: куда, зачем?.. Жизнь тогда шла кувырком, и оттого в час лихой езды где-нибудь по хорошей трассе да еще под гору, когда стрелка спидометра подскакивала за сто, за сто двадцать, ему приходило на ум, что когда-нибудь он непременно разобьется так: откажут тормоза или тяга — и все!.. Веселый конец! Но это все чепуха и будет еще не скоро… Он умел заражать окружающих своим азартом, и тогда люди поднимались в одном порыве, одно устремление сплачивало их и держало вместе, и Бородулин почти невольно становился в этом кругу центром притяжения. Что тогда трудности!.. Только скрашивали жизнь, — без них просто невозможно, как невозможна без ветра настоящая езда!

Сейчас цель была, и от этого будущее казалось ясным и уже как бы и устроившимся отчасти, и именно так, как хотелось ему, и оттого была на душе приятная легкость, словно трасса уже ничем не связывала его, осталась позади. Да так и было! Неприятности могли возникнуть лишь на обратной дороге, при переправе через Сиговый, где надо подрезать берега, расчистить русло или… поставить мостик. Мало времени. Нужно поторопить Басова! Поставить перед фактом: ждите, мол, на четвертый день, а не на десятый, как они там рассчитывают… Приняв решение, почти столь же неожиданное, но неизбежное, как прыжок на Аниву, Бородулин подсел к Снегиреву.

— Послушай, Виктор, есть одна мысль…

— Мысль или уже дело? — усмехнулся тот, по голосу угадав бородулинское нетерпение.

— Дело, — согласился тот. — И, кроме тебя, взяться некому. Смотайся-ка ты в Барахсан… Доложишь обстановку, а главное — поторопишь с переправой на Сиговом. Там придется бурить и рвать берега, а времени в обрез!

— Знаю, сам думал…

— Значит, договорились?

— Только на чем ехать? На своих двоих?

— Надо соблазнить старика…