За далью непогоды - [70]

— Памяти… — отшутился Виктор.

Роман подергал угольно-черными бровями и все же отнесся к его словам как к похвале. Имени или памяти — сейчас не до тонкостей, если комиссар признает твое мастерство. Строго сказал, ткнул острым подбородком вперед, на бородулинскую колею:

— Ехать надо этой дорогой, по прижиму, а то, комиссар, загудим с тобой в другую эпоху…

Снегирев понял его иначе. Подумал, что Бородулин предупредил Романа, затем и высадил, чтобы не дать ему увести колонну. И пожалел, что упустил шанс: долго соображал, а надо было сразу, рывком, без остановки! Теперь уж на что Гиттаулин простак — и тот за Бородулина держится… И обидно — ведь Бородулин на своей славе ничего, кроме сотни, не наживет, а он бы ему и свои отдал до копеечки, но в том-то и дело, что моральный капитал не переводится на дензнаки. Почему же одному само в руки валится то, что ему не нужно, а другой ищет, да не находит?..

— Гиттаулин! — резко сказал Снегирев, так, что тот изумился приказным интонациям его голоса, и повторил мягче: — Роман, мы сбились с курса, можем неожиданно выскочить на Аниву! Надо предупредить Алексея…

Гиттаулин молчал, обдумывая его слова.

— Я тебя прошу — поспеши!.. Или ты не можешь?!

— Будем догонять, — буркнул Гиттаулин и почесал за ухом. — Зря ты так думаешь, комиссар…

— Как?!

— Плохо!.. Бородулин не злой. Под него яму копать не надо. Не-ет. — И покачал головой.

И все же Роман включил дальний свет. Желтоватые лучи-щупальца набегали на снег, изуродованный глубокими протекторами и цепями бородулинской машины. Точно принюхиваясь к этому следу, лучи торопливо прыгали по заусенцам колеи, а Роман, привстав и почти лежа на баранке грудью, чтобы не выбивало ее из рук, когда на поворотах задевал он скатами бровку, рвал, не жалея, мотор, и скоро приблизился к ним, замерцал впереди прыгающей тенью задний борт бородулинского «ЗИЛа». Какое-то время обе машины шли словно в одной упряжке. Снегирев опять посигналил фарами. Бородулин прибавил скорость. Его машина, будто мотор у нее оказался двужильным, буксуя, визжа, содрогаясь тяжелым корпусом от рывков, стала уходить вперед. «Осатанелый человек, — подумал Виктор, — гонка только забавляет его…» Он откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза, не слушая Гиттаулина. Что же делать?!

— Тормози, Рома! Совсем… — вдруг решил он. — Увидит — сам остановится…

И впрямь — через сотню метров Бородулин притормозил тоже. С крутого, высокого берега перед ним открывалась заснеженная Анива. Противоположный берег, мягкий, холмистый, полого уходил вдаль, а вблизи, под обрывом, ровный лед дразнил как будто бесхлопотной и приятной дальше дорогой. Бородулин вылез на крыло — и справа и слева берег топорщился обрывистыми складками. После монотонного однообразия тундры горы, изрезанные острыми выступами, казались неожиданными здесь, — будто кто наотмашь поработал тут гигантским топором, рассекая камень… И когда подтянулась вся колонна, выстроилась в кильватер за машиной своего командира, Бородулин, оглянувшись назад, понял, что «ЗИЛы» попали в ловушку. Впереди — обрыв, с боков — глубокие и слишком крутые овраги, чтобы не перевернуться, вздумай они спускаться на лед, назад — по лезвию ножа — тоже дороги нет, не развернуться… И все, кто подходил к берегу, тоже видели это и удивлялись: как смогли они так забуриться?!

Прокричав что-то не разборчивое с высоты, Бородулин сиганул в снег, зареготал, кого-то из подошедших толкнул в бок, свалил подножкой, затеял кучу малу, чтобы побарахтались мужики по привычке, разогнали застоявшуюся кровь, а сам уже вылез, выбрался в сторонку — и сразу к гиттаулинской машине, в которой сидел понурый, сумрачный Снегирев. Алексей постучал по стеклу.

— Гей, комиссар, теща блинов напекла!..

Тот нехотя открыл дверцу, повернулся вполоборота к Алексею, спросил:

— Что, Бородулин, Анива?

— Она!

— Скоро ты до нее добрался…

Бородулин уловил угрозу в его голосе. Не понравилось.

— Не лезь в бутылку, паря! — сказал резко. — Я зайчатину не уважаю.

— Быстро решаешь… За всех! Торопишься… — Снегирев стал вылезать из кабины.

— А ты как думал? — вспылил Бородулин, но убавил голос: — Это по твоей части, комиссар, — один за всех. Я упирался не ради себя, можно бы и догадаться… Теперь ты должен. Двигай другую часть лозунга — чтоб все за одного!.. Самое страшное — разброд. Вот опомнятся — начнется нытье. Я-то их обротаю, но мне сейчас не с руки.

— Ты же храбрей всех…

— Не набивай цену, комиссар! — Бородулин развернул плечи, загородил путь. Стиснув зубы, выразительно поиграл кулаком по ладони и вполголоса уже добавил, потому что к ним подходили: — Я видел бешеных людей, а тут дикое место, каждый себе хозяин. Запомни… А славой потом поделимся. Я твоей, — поводил перед его носом пальцем, — не возьму, своей по горло… Чтоб все вот так было! — И сжал пятерню.

Снегирев нахмурился, промолчал.

Вслушиваясь в голоса подходивших, вглядываясь в их лица, он не заметил пока особой тревоги. Мужики устали, верно, но смеются над Гиттаулиным, а тот рассказывает о гонке за Бородулей. Но… и слушают Романа, и смеются рассеянно. Что-то часто оглядываются на Аниву.