За далью непогоды - [67]

Молчанка наскучила Бородулину.

— Вообще-то комиссару без машины сподручнее, а, Витя?! — усмехнулся он. Это называется, он пошутил так…

Снегирев стиснул скулы, даже не улыбнулся.

Бородулин в сердцах сплюнул: мне, что ли, больше твоего надо!.. Да плетись он в хвосте колонны, не следил бы, как кошка, за каждым, — лишь бы не отставали… А тут и назад, и вперед, — голова как на шарнирах ходит. Прохлаждаться некогда. Он на горбу рад перетаскивать свой «ЗИЛ» через любую колдобину, сушенец… Тем паче Снегирь понимать должен, как важно начальнику отряда не лишиться своих колес: сам же говорил, что машины сейчас как личное оружие… И сгоряча чуть не напомнил Снегиреву его слова, но пожалел — лежачих не бьют.

— Сядешь после привала вместо Ромки, — сказал Алексей, — татарчонка я возьму к себе…

Бородулин берег свою удачу. Был уверен: пока сам за рулем, ничего не случится, — и потому хоть и укачивало, кидало в угарной теплоте в дрему, он кулаками продирал глаза, а надо — так и спички подложил бы вместо распорок, но баранку уступать не собирался.

Когда подкрепились горячим кофе, Алексей ласково потрепал Гиттаулина по загривку, — он заметил, что татарчонок податлив на ласку, — и, опустив ему на плечо руку, спросил:

— Хочешь, Рома, со мной прокатиться? А то, вижу, серчаешь на Бородулю — затер, не даю дороги!..

— Ты прокатишь… — недоверчиво протянул тот и засмеялся, польщенный. Вспомнил, что Бородулин всегда отличал его перед другими, и не зря. Наивно спросил: — А машину бросить, да?!

— Брось, Рома, конечно! — в тон ему Бородулин.

Гиттаулин покачал головой: ишь ты!..

— Пусть Снегирев подберет, — посерьезнев, сказал Алексей. — А то почернел комиссар без работы…

— Ты бы ему свою дал…

— Рома, я тебе оказываю великую честь, а ты ломаешься… Что такое?! Как это понимать?!

— Ты думаешь, я татарин, мозги набекрень, да?! — огрызнулся уже обиженно Гиттаулин.

— Пойдем, пойдем, не придуривайся! Потолкуем. Я тебя точно с ветерком прокачу! — пообещал он, смеясь.

Но эти слова Роман воспринял равнодушно. Всю дорогу только и делаешь, что укрываешься от проклятого ветра, который с легкой руки самого Гиттаулина трассовики окрестили нордвиком. На стоянке нордвик тянул обычно с севера, тянул как из трубы, но в голой тундре север оказывался почему-то всегда с правого борта: как бы ни поворачивали машины, как бы ни изменялся маршрут, нордвик непременно дул в правую дверцу — это даже Ромкин бок почувствовал… Если поленился, абы как подоткнул войлоком щели, не оббил им всю кабину, тепла не жди, и тулуп не спасет. Когда и ветра-то не было, каждая крохотная дырка, даже как от иголки в жиклере, обрастала хрупкими ворсинками инея — мороз выдавливал из кабины тепло. У Бородулина жарко в кабине, и Роман, сняв шапку, с чувством знатока похвалил:

— У тебя хорошо, нордвика нету…

— У меня «Беломор» есть, Рома! — подмигнул Бородулин и подсунул к нему пачку папирос, валявшуюся на сиденье.

Они закурили, испытывая друг к другу признательность и симпатию, которая, раз возникнув и вовремя угаданная, легко переходит у мужчин в дружбу. Роман, проведя расческой по черным, вороненого блеска волосам, отозвавшимся электрическим треском, улыбнулся Бородулину краешком тонких губ и, подавшись вперед, молча следил за тундрой, бледным полотном стлавшейся под колеса. Он старался понять, каким чутьем или зрением, по каким приметам угадывает Алексей путь, с лихой небрежностью ведя машину по малозаснеженным местам. Сколько он ни пялил глаза, так и не заметил ничего выдающегося… Однако же было что-то важное, что знал и понимал в этой дороге один Бородулин, иначе бы ползли они, как черепахи. От обиды, гневом ослепившей глаза, — как можно: смотреть и не видеть, видеть и не понимать? — Роман зажмурился, ругая свои плохие глаза, и просидел так несколько времени, будто решая загадку. Немного успокоившись, он почувствовал, что дорога укачивает, и тут же чуткое татарское ухо уловило надсадный подвыв в моторе. Роман взглянул на Бородулина — тот искоса резанул его быстрым, лукаво смеющимся взглядом и слегка переложил руль. Роман опять прикрыл глаза… Ага, мотор снова начинает завывать, и — точно! — Бородуля отворачивает. Ведь так все просто: глубже снег — больше нагрузка на колесо, значит, надо брать в сторону!.. Поняв разгадку, Роман не выдержал:

— Ты по чем дорогу угадываешь, а?!

— По цвету, — снисходительно сказал Бородулин.

По цвету? По какому цвету?! Снег везде одинаковый, серый, как старый больничный халат, байковый и давно застиранный. Только снег еще отсвечивает на гривах синевато-фиолетистым соком — это блеск подмерзшей слюды, на которую давит и отражается в ней то серая, то дымчатая густота неба. И зачем Бородулин обманывает его — никакого цвета на снегу нет!..

— Да не-ет, — Бородулин воспринял его обиду с улыбкой, — ты приглядись… Вот видишь, слева — там обрыв и снегу больше: тени густые, почти черные, а справа беленькая полоска-горбик… Если хочешь, свернем, только диффер откапывать ты будешь… Согласен?!

И добавил для убедительности:

— Я секреты за пазухой не держу.

— Зачем откапывать, зачем диффер?! Езжай прямо, дорога есть!.. — затараторил Ромка и вдруг сам понял: — Ты идешь по прижиму?!