Юмористические рассказы - [2]

— А ты сюда посмотри! — закричал Илпатьев.

Я подошел.

— Ты только погляди на нее! А?

Я поглядел.

— Вот так живешь, — вздохнул он. — Ничего не видишь, ничего не слышишь, а настоящая жизнь проходит стороной!

— Личинка мексиканской амблистомы, — прочитали этикетку на банке.

— А каков тебе этот покажется? — нетерпеливо спросил Илпатьев. — Того и гляди свинью подложит. А вот сосед вроде посимпатичнее. Австралийская лигомоза, — прочел Илпатьев.

— Тоже, наверное, хороша штучка, — засомневался я.

— Жучки пошли, — объявил Илпатьев. — Семейство тенелюбов. Тенелюб дубовый.

— Даром что дубовый, — заметил я. — А соображает…

— Всей семьей прохлаждаются, — с завистью подтвердил Илпатьев.

На следующем стенде засверкали бабочки. Ипполит, Приам, Лаэрт, Менелай. С трудом оторвавшись от бабочек, перешли к муравьям.

— Смотри, какой бледный фаэтончик, — сказал Илпатьев.

— Что же ты от него требуешь? Он ведь на булавке сидит, и не захочешь, а побледнеешь.

— Написано: исключительно быстрый бегун был. Житель пустынь.

— Ты сюда посмотри! Яйцеед, трихограмма! А? Многоядный паразит.

Трихограмма произвела на нас гнетущее впечатление, и мы приумолкли.

Даже молодой, узкорылый крокодил, на которого мы возлагали большие надежды, не смог отвлечь нас от мрачных мыслей, и мы снова оказались у жуков.

— Какой у самки панцирь красивый! Бархатный отлив! — восхитился Илпатьев.

— Зато у самца рога богатые.

— Иди-ка сюда. Каракатицу покажу в естественном положении.

— Что я, не видел твоей каракатицы?

— А где ты видел? В водоеме. Пошли. Насмотрелись уже.

Мы вышли из музея и раскрыли зонтики.

— А правда наш Сухостоев на лигомозу похож? — спросил я.

— Лигомоза и есть.

Мы зашагали в сторону кинотеатра.

СТРЕЛОЧНИК

За столом сидели двадцать человек — члены комиссии. Перед столом стоял сутулый низкорослый мужичок с добрым побритым лицом.

— Рассказывайте, Прохор Иванович, все как было, — попросил председатель комиссии.

Прохор Иванович смял в руках форменную фуражку, зацепился глазами за потолок и начал:

— Проснулся я, отчего сам не знаю. Глянул на окно — сутемно. Но нутром угадываю, в самый раз проснулся. Может, даже запозднился малость… Пока баба моя печь залаживала, спустился я в погреб. Поднимаюсь с огурцом…

— Ближе к делу, — перебил председатель.

Оратор понимающе закивал:

— …Съел чтой-то со стола. Оделся. Полушубок романовский. Валенки. Пораскидал снежок с крыльца — по крышу занесло, — и пошел на линию. Иду, а самого мутит, видать, что-то не так съел. Однако как стрелку заприметил, в радость кинуло. Только к ей подошел, а экспресс уже голос подает, дескать, переводи меня, Проша, на туркестанскую магистраль. Ну, раз такое дело, взялся я за балансир, приналег и перевел.

— А дальше что? — спросил председатель.

— Дальше-то? — растерянно переспросил стрелочник. — Так…

— Позвольте мне напомнить, что было дальше, — загремел, вставая из-за стола, заведующий складом Мешков. — Вы, голубчик, так наловчились стрелки передергивать, что на моем складе обнаружена недостача целой партии отечественного вельвета, двух километров тканей оригинальных расцветок, ящика гвоздей в экспортном исполнении, триста пар бутс для футболистов высшей группы и тонны югославского чернослива!.. Послушайте, куда вам столько. Вам же одному все равно не съесть!

— Что же это вы, Прохор Иванович, — поддержал председатель.

Лицо стрелочника приняло плачевные тона, он завздыхал, замаялся и наконец решил оправдываться.

— Нечистый попутал, — сказал он с наивной верой в силу слова.

— А с Варламским как у вас вышло? — спросил председатель.

Стрелочник покосился на Варламского, нашел на полу паркетину поинтереснее и начал:

— Как в вечор лег я на печь, так всю ночь и промаялся. Стреляет в боку, точно трехдюймовка какая. С интервалом стреляет. Баба моя и то говорит, чем так-то валяться, сходил бы на линию, поезд перевел, может, и полегчает.

Ладно, думаю, может, и отпустит. Надел полушубок, валенки. Только до стрелки доковылял, экспресс уже горло дерет, дескать, давай, Прохор, не зевай. Взялся я за балансир, подналег…

— Вот, вот! Взялся, подналег! — вскипел Варламский. — А зритель до сих пор ждет талантливой современной пьесы! Поймите вы, наконец, Прохор Иванович, что нашей сцене, как воздух, нужны характеры яркие, своеобычные, полнокровные, а не ходули в пиджаках и сорочках! А так что же получается?! На словах вы «за», а на деле у нас в прошлом сезоне три премьеры и все из загранжизни. Одна, другая, третья… А где наш современник? Где его жена?

— Действительно, — поддержал председатель. — Что же это вы?

Стрелочник покраснел.

— Нет! Пусть расскажет, как он Новоселова под монастырь подвел! — потребовал чей-то голос.

Стрелочнику, вероятно, стало отчасти все равно, и он даже с каким-то удовольствием откликнулся На это предложение:

— Вышел я на линию по летнему случаю без шапки. На что уж рукавицы у меня справные, и тех не захватил. Иду по путям, а вокруг цветы цветут, и на душе этак легко, такая благодать, что, дай, думаю, поверну-ка стрелку получше.

В комнате наступила гробовая тишина. Председатель встал и прерывающимся от волнения голосом сказал:

— Мы проиграли Уругваю 0 : 1… Прохор Иванович, в этом виноваты прежде всего тренеры, футболисты и судьи, но ваше поведение, фактически определившее исход встречи незадолго до финального свистка, заслуживает соответствующих оргвыводов!