ЮбРуб - [12]
Ощущение будоражило, наполняя организм новым, незнакомым содержанием, перековывая его по своей прихоти, заново перестраивая сложнейшую систему мускулов, артерий, сухожилий, капилляров и хрящей.
«Сверхрубль! Это же он всё это со мной творит! Зря я его проглотил, наверное», — понял Михаил, но анализировать таинственные процессы было некогда — погоня приближалась.
Он услышал топот, а потом увидел, не оборачиваясь (сам не понял, каким образом, третий глаз, что ли, на затылке открылся?), преследователей. Первым по лужам чапал худосочный лестничный очкарик, а метрах в пятидесяти его нагоняли то ли три, то ли четыре силуэта, полускрытые плотными дождевыми струями.
Руднев бежал по курортной набережной, надеясь, что встретит полицейских — иногда они патрулировали это многолюдное место. Но в ливень и валящий с ног норд-ост здесь не было никого. Лишь рокотало штормящее море да возмущённо, с надрывом скрипели ветвями редкие, торчащие из камней акации.
Михаил посмотрел на покалеченную руку — тело тотчас вывернуло судорогой, в голове захлопали крыльями переполошённые мысли. «Что это? Что, чёрт побери, со мной происходит?!» — не только сломанный мизинец, но и вся левая кисть, выглядывающая из набухшего от влаги рукава, стала серого металлического цвета и будто окаменела: фаланги не шевелились — хуже того, не ощущались, словно это чья-то чужая, неродная рука.
Руднев бессознательно потянулся к жуткому новообразованию правой ладонью и заметил, что с той тоже нелады. Она покрылась сетью чёрных, похожих на трещины корней-побегов, которые пульсировали и с устрашающей проворностью расширялись, захватывая всё больше кожного покрова.
Страх перед бандитами-нумизматами растворился в дождевых струях вместе с желанием продолжать гонку. Руднева охватил бы озноб, но пышущий изнутри жар накопил такую яростную мощь, что крупные капли, падая на плоть, с фырчанием и шипением испарялись. Где-то между кишками и позвоночным столбом заработала плавильная машина, переиначивающая ткани тела в нечто непостижимое, обжигающее, ртутью перетекающее по кровеносной системе, жадное, жаркое и жестокое.
Михаил рванул рубаху — по тротуарной плитке весело забегали наперегонки пуговицы — и закричал. Бурлящие потоки лавы не умещались внутри, огонь дышал зноем из пищевода, испепеляя язык и круша зубы. На обтянувшей кости почерневшей коже на груди Руднева отчётливо проступили здоровенный, размером с человеческую голову профиль Ульянова-Ленина, серп с молотом и надпись: «один рубль».
Голова коммунистического вождя вместе с буквами и рабоче-колхозными инструментами выпучивалась и выпячивалась, сначала лучась холодным белым светом, а затем стремительно темнея, словно застывая…
Очкарик был совсем близко, но бег сбился: он остановился и наблюдал рудневские метаморфозы выпученными зенками, не представляя, что делать с этим шипящим, шкворчащим и орущим существом, окутанным облаками пара.
Зато это знал Михаил.
С неимоверным трудом развернув многократно отяжелевшее, почти утратившее способность двигаться тело на девяносто градусов, превозмогая разрушающую мозг дурноту и напрягая отказывающиеся подчиняться мускулы, управляющие костями со скрипом и скрежетом, которые живой организм не мог издавать в принципе, Руднев бросился к обрыву высокого берега, сшиб секцию тронутого коррозией ограждения и из последних сил прыгнул — насколько мог дальше.
Полёт был недолгим, но и этих секунд хватило, чтобы преобразование завершилось и на скользкие валуны упал уже не человек. Нечто некрасивое, угловатое, увесистое, преодолев тридцатиметровую высоту, от сильнейшего удара треснуло и рассыпалось на сотни одинаковых юбилейных рублёвых монет с Лениным на реверсе и советским гербом на аверсе. Они с весёлым звоном брызнули по сторонам, скача и подпрыгивая, рикошетя и радуясь свободе, до полусмерти напугав ватагу спорящих из-за надорванного мусорного пакета чаек.
А шторм продолжал бушевать, атакуя берег перемешанными с ливнем пенными волнами, которые азартно перекатывали гальку и жадно уволакивали в морские глубины всё, что плохо лежит.
До утра на мокрых камнях не осталось ни одной монеты.