Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги - [14]

Малышка росла и перестала быть младенцем, но еще не стала карапузом. С ней было приятно проводить время, и она очень меня украшала. Тем не менее я мучилась от апатии. Я постоянно чувствовала усталость. Однажды я прочла о большой искусственной волне для сёрфинга в аквапарке в Йокогаме. Волна была сконструирована так, чтобы никогда не останавливаться. Она всё набегала и набегала на берег. Моя усталость была похожа на эту волну: огромная, мощная, вечно и беспрестанно вздымающаяся, готовая в любой момент утащить меня на дно.

Я оглядывалась и повсюду видела мешки под глазами. Когда мы встречались с подругами, весельем и не пахло. Какие танцы, какие бары — мы редко даже встречались за кофе, ведь малыши начинали скучать. Да и как это совершенствовало наши добродетельные образы? Вместо этого мы собирались у мелкого заиленного озера в центре северного Сиэтла. Хоть оно и звалось Зеленым, цвета у него не было, самое неудачное в мире название для озера. Зато вокруг него вилась тротуарная дорожка длиной примерно в три мили, и для прогулки это было самое оно. Там мы встречались с подругой, и через некоторое время, когда усталость и недостаток сна давали о себе знать, становилось уже безразлично с какой. Мы все сливались в одну женщину, и иногда мне казалось, что я не могу отличить одну свою подругу от другой. Все они недавно родили. Работали на неполный день; работа была непременно интересная, творческая и отнимающая много сил. Они все носили вельветовые брюки и модные кофты с капюшоном, зарыганные модные кофты. Носили стрижки, которые когда-то были очень стильными, но теперь отросли и растрепались. Все, все без исключения были замужем и все жаловались на мужей, лукаво намекая, что на самом деле всё прекрасно — ведь он по-прежнему загружает посудомойку каждый вечер, по-прежнему играет в группе; но главное, благодаря ему, в доме есть хоть кто-то, хоть кто-то еще, кроме ребенка.

Я соглашалась гулять с кем угодно, когда угодно. Лишь бы выбраться из дома. Но у меня были три лучшие подруги, и с ними мне нравилось гулять больше всего.

Худышка Рути была безумно влюблена в своего малыша. У нее были огромные глаза и изящный носик. Когда она надевала платье и красила ресницы, мы звали ее герцогиней, но такое теперь случалось нечасто.

Лиза, первая из нас, кто родила, была стройной, светловолосой и прекрасной, как валькирия. Пока остальные напивались и пытались предпринимать какие-то карьерные шаги, Лиза вышла замуж и начала рожать в нежном возрасте двадцати трех лет. В наших кругах это приравнивалось к криминалу. У нас было негласное правило: никто не выходит замуж раньше двадцати восьми, никаких детей до тридцати. Теперь у Лизы было четверо зеленоглазых белобрысых детишек — и кто мог винить ее за усталый и рассеянный вид?

Наша подруга Изабель, единственная, у кого детей не было, была высокая, элегантная, с длинными руками и ногами; она была художницей и скульптором в стиле минимализм. На всех ее картинах была изображена одна линия, больше ничего. Изабель по-прежнему ходила на рок-концерты и имела друзей-мужчин. Она и ее гламурный муж, панк-рокер и дизайнер интерьеров, ездили в Португалию и Марфу в Техасе и тусовались с такими ребятами, как Джон До из группы «X». (Забыли о Джоне До, а? Так знайте — он по-прежнему крут.) Она была единственной из наших знакомых, кто все еще ходил на ланчи с ребятами с рекорд-лейбла «Sub Pop», познакомившими мир с «Mudhoney» и «Nirvana». Она всегда была круче нас всех, но теперь, когда у нас появились дети, вовсе стала как из другого мира.

Рути, Лиза, Изабель, я и наши парни — всех нас объединяла растраченная юность. Я умудрилась растянуть колледж почти на десять лет. Занятия, путешествия, рок-концерты, дерьмовая работа, бранчи в ресторанах, которые были нам не по карману, безумные ночи игры в покер, другая дерьмовая работа, еще рок-концерты, сёрфинг… Мы фанатично держались этого распорядка. Почти десять лет мы его соблюдали. Нам очень нравилась наша ненапряжная жизнь — мы изучали мир.

Обычная история для женщины моего поколения. Полагаю, не стоит углубляться в детали, достаточно лишь сказать, что почти десять лет я парила на облаке и купалась в лучах любви. Не любви к какому-то конкретному человеку, а любви своих друзей, компании, которая обычно собирается, когда вам лет двадцать. В нашей были художники, музыканты и дизайнеры. Вместе мы обладали жестким чувством юмора и прощали друг другу всё. Идеальное сочетание качеств, казалось мне: мы беспрерывно смеялись друг над другом, а потом забывали всё.

На местном рынке я купила дурацкие бирюзовые купальные шапочки в полоску для каждого из наших. Мы носили их по ночам, чтобы видеть друг друга в переполненном баре. Это была любовь.

Этот сценарий — валять дурака до тридцати с друзьями, которые заменили семью, затянуть взросление до самого переломного момента: тридцатника — не единственный для людей моего поколения. Но один из. Этот феномен давно заметили те, кому положено замечать такие вещи. Он называется «затянувшийся подростковый возраст». Психолог Джеффри Арнетт назвал его «позднее взросление». Мне нравится второе название, за такое и дают гранты в Психотерапевтической ассоциации. Журналист «Нью-Йорк тайме» Дэвид Брукс использовал другой термин: синдром Одиссея.