Яйцо птицы Сирин - [50]

Встречать царских людей в Тобольске вызвались Святой Порфирий и Мещеряк. Порфирий собирался сразу разобраться в истинных намерениях москвичей. Уж если его, расстригу воспримут нормально, то шанс на сотрудничество есть, а если приезжие попы сразу забрызжут анафемой, значит приехали всех подбирать под себя. Порфирий, Мещеряк, Андерсен и десяток казаков уселись в два струга, прихватили царевича Маметкула и убыли по течению.

До Тобольска дошли быстро, по пути на Вагае видели дымный сигнал «путь свободен». В Тобольске занялись подметанием дорожек, «починкой» новых еще крепостных сооружений, демонстративной дрессировкой салаг из татарской молодежи. Все пушки зарядили каменной картечью, кроме одной — для салюта.

Но гостей все не было.

Наконец от Бабасана прискакал раскосый дьяволенок с известием о боях. Сотня Болховского обидела людей князя Таузака. Встреченные дружелюбными улыбками и показательными танцами туземных девок, московские стрельцы разнежились в «завоеванной для них» стране, стали песни орать, потащили танцовщиц по кустам, пытались сразу, без подготовки и предварительных ласк крестить Правое Переднее Копыто в Тоболе. На бесшумные татарские стрелы ответили ружейным громом, спалили любимый насест Таузака, весь аул его зачистили до земной коры.

Оставшиеся в живых татары и татарки зайцами брызнули в лес, понесли во все концы тревожную эстафету. На Бабасанском кольце татарам удалось то, чего не удалось в прошлый раз. Сзади вереницу судов Болховского подперли лодки Таузака, из Бабасанской рощи хлынул дождь стрел, за поворотом поджидали все новые и новые стрелки. Пришлось Болховскому тоже высаживаться, огрызаться огнем, плыть дальше, снова попадать под обстрел. Поэтому на Иртышские просторы струги московские выскочили злобно, с трудом удержались против иртышского течения, на какое-то время подставили крепостной артиллерии незащищенные бока, и, наконец, причалили с десятком трупов и приблизительным сороком раненых. И еще какое-то количество бренных тел без отпеванья речка унесла.

Болховской, Глухов, поцарапанный Биркин вылезли на пристань разъяренные, чуть не засветились сразу. Глухов едва удержался от прямых обвинений в измене, пособничестве дикарям, науськивании нечистой силы на Христово воинство. Потом эти невысказанные и несправедливые обвинения уступили место «справедливым» и многократно оглашенным:

— почему Ермак нас не встречает?

— почему провожатые не были высланы на Кукуй?

— почему для волока не нашлось людей?

— почему по Тоболу не выставлены гарнизоны для береговой охраны и безопасности проезжающих?

И еще другие капризы произносились расстроенным начальством, пока его в баньку не отвели. Тут под водочку, рыбку и медвежатину дорогим гостям спокойно посочувствовали, согласились, что оно и правда «способнее» бы вышло, если бы Иван Кольцо с Кукуйскими, а лучше с Чусовскими казаками наперед заехал, да всю бы дорогу обеспечил. А то, как снег на голову упали, чего ж тут удивляться? Но мы и таким гостям рады.

Это банное слово — «гости» — не больно-то понравилось боярину Болховскому. Он его отложил в памяти туда, где уже лежал ломаный перевод с татарского: «мы друзьям и братьям нашего Ермолай-богатура, Искер-кагана всегда рады!», — так неудачно поприветствовал православного боярина поганый Таузак.

Пока штатские в баньке парились, Порфирий подошел к приезжим священнослужителям. Но те с ним только парой слов перекинулись, благословляться не стали, ушли в отведенное помещение. Меж собой вели разговор о строении церквей, крещении поганцев, опасении от присутствия шведско-немецкого неправославного большинства. Порфирий сделал ценный вывод, что о его расстрижении известно, наставления по сибирской миссии имеются точные, и дальше все пойдет по-старому московскому «номоканону» — правилу церковной службы и мирского житья. От этого понимания у Порфирия гадко заныло внутри, будто у него и правда под складками рясы и живота сидел тошнотворный бес.

«Мало я вас в Волге крестил!», — горько каялся Святой Порфирий.

Иван Кольцо наконец был «расконвоирован», но ничего определенного Порфирию и Мещеряку доложить не мог. Да, жалованная грамота есть — у Болховского в сундуке лежит. Да, Сибирью управлять должен как бы Ермак. Но «войско сибирское» назначен «принять» Болховской, наших казаков построят под его началом, шведов, немцев, литовцев-чухонцев и татар соберут в отдельные сотни. Тобольской крепостью «столичной» определен править голова Глухов. Биркина из Перми прихватили для всяких сыскных дел. Чего он тут будет «разыскивать», сами понимаете. — Ну, а Птица? — По Птице те же бабушкины сказки — вечная молодость, вечная любовь и ве-е-ечная ве-есна!...

Вот такая неприятная петрушка с этих дней в Сибири и завертелась. Болховской, Глухов и пуганые попы засели в крепости, замуштровали, поглотили стрелецкой сотней крепостной гарнизон. А Биркин поехал Искер посмотреть, Ермака повстречать. Пока без грамоты.

Ермак вернулся в Искер по вести о новых порядках. Тут ему Биркин передал «повеление» Болховского ехать в Тобольскую крепость. Ермак оставил на хозяйстве Боронбоша, Айслу с Птицей, расположения резервного войска не выдал и прибыл на Тобол. Здесь потянулась такая же неискренняя волынка. Московские тихой сапой подтянули рычаги власти под себя, и Ермаку выходило только выполнять их указы о «замирении» мятежных улусов, сопровождении биркиных «розысков» («где тут золото? где алмазы?») и ждать большого подвоха.