Мы говорим о нелегкой судьбе России и русского народа.
Мы пытаемся найти причины русских бед и неустройств.
Мы ищем врагов, ссылаемся на природные условия, на военные напасти, на превратности истории.
Мы остаемся в привычных рамках самооправдания.
Мы по-прежнему не хотим заглянуть внутрь себя…
А ведь есть, есть у нас темы, которые неудобно обсуждать. Есть очевидные обобщения, которые мы опасаемся сделать. Есть документальные факты, которые мы до сих пор комментируем извращенно, подчиняясь традиционному мнению и твердой правительственной указке.
Нам легко грешить против истины — мы ее почти не знаем. Поэтому, отчеканивая в диссертациях, что «… князь Игорь был далек от чаяний простого народа…», мы оправдываем себя тем, что сами половецких плясок вокруг пленного Игоря не плясали. И кажется нам, что предки наши — не люди, а почти инопланетяне, и понять их уже нельзя. Так и не судим, и не судимы будем, а в диссертациях с чистой совестью напишем — что кому задано.
Оглядываясь на прошедшие века и тысячелетия, мы обнаруживаем там другие одежды и технику, другую музыку и другой уровень коммунальных удобств. Но людей мы там встречаем все тех же — наших, знакомых с детства руководящих дураков и придурков, обиженных умных и честных, ограбленных работяг, прославленных негодяев и забытых героев. Все, как сейчас. Человек меняется очень медленно!
Так наберемся же духу объяснить Историю страны нашей простыми и понятными причинами. Вглядимся в лица и дела героев былых времен. Попытаемся понять их мотивы, — они не всегда были так уж величественны: под кольчугами и латами, под царскими мантиями и архиерейскими ризами трепетали такие же слабые, уязвимые сердца, пульсировали такие же чувствительные части тела, как и у нас с вами, дорогие читатели. Не будем судить их строго, — они жили и умирали в страшные времена. Не будем завидовать им, — не все так блестяще отражалось в лужах и болотах древнего быта. Но не будем и унижать себя преклонением перед сомнительными персонами старого времени, — правдами и неправдами добились они величальных записей на бересте, пергаменте и бумаге.
В нашем повествовании иногда будут появляться еще два автора — Писец и Историк.
Первого летописца звали вроде бы Нестор, хотя многие считают, что это образ собирательный, так сказать — союз писателей, составленный из грамотных и полуграмотных монахов. Задача у него была тяжкая и неприятная. Он должен был описывать события по горячим следам, под пристальным княжеским оком (вернее сказать — ухом: ни писать, ни читать, ни считать князь обычно не умел, и приходилось летописцу вслух пересказывать новые летописные повести о том, как он, батюшка, намедни за народ потно потрудился и славно попировал). Труды летописца пошли прахом. Не сохранилось ни одного оригинала «первоначальной летописи», четко датированных хроник. Только в 18 веке (!) при Петре Великом в прусской столице Кенигсберге был найден так называемый Радзивиллов список с «Повести временных лет», заботливо сохраненный педантичными немцами. Вообще, почти все, что удалось найти, — это списки, копии или цитаты и упоминания…
Еще более важную, хоть и черную работу, выполнял младший брат летописца — писец. На нем лежала обязанность ездить с князем, а также с кем попало и куда пошлют, вести всю государственную документацию, горбить вместо типографий, заменять собой все нынешние телеграфные аппараты, печатные машинки и компьютеры. С развитием государства на сутулые плечи писца обрушилась тяжкая бумажная лавина, и он кряхтел, но тянул. В мелких писцовых бумажках дошла до нас не меньшая часть живой Истории, чем в подцензурных официальных летописях. Так что, собирательный первоисточник нашиз пролетарской солидарности будет у нас называться в честь скромного труженика гусиного пера. Короче — Писец.
Второй наш соавтор — это великий русский историк Сергей Михайлович Соловьев, оставивший нам многотомный академический труд, в котором чего только нет. Тут и библиография, и дипломатическая переписка, и забавные случаи из придворного и народного быта. Историку нашему работать было легче. Ездить по полю брани ему не приходилось — он только читал и читал труды Писца. И зашел он издали, от основания Руси, и честно писал обо всем подряд, не забывая, правда, что живет в Империи, служит Императору и многолюдной Императорской фамилии, что Москва — праведный центр вселенной, и нет греха большего, чем в этой праведности и вселенском достоинстве усомниться. Рюриковичи у власти уже не стояли, поэтому подробности их быта освещать было легко, — лишь бы не обижать каких-нибудь сильных потомков, не разоблачать церковных легенд и, самое главное, — случайно не опорочить в передаче древних событий великую идею строительства Империи. Но чем ближе дело подходило к Романовым, тем скучнее и теснее становилось нашему Историку. Поэтому с какого-то момента придется нам его дополнить другими писателями, и он у нас тоже станет коллективным автором и собирательным персонажем.
