Ярость - [104]

Шацкому удалось взять себя в руки настолько, что покачиваясь, преодолевая путь от фонаря к фонарю, от газона до газона, он доволокся до шумного в это время KFC.[124] Он заказал кофе, которого не собирался пить, присел возле окна, выслал эсэмэску Жене и положил голову на столешницу.

Похоже, что-то он прошляпил. Нечто очевидное. Где-то в этом деле имеется хотя бы одна информация, может и больше, которой он не посвятил надлежащего внимания.

Женщина с черными волосами.

Шацкий поднял голову. За столиком рядом, точно напротив него, сидела в одиночестве женщина с большим стаканом колы. Молодая, похоже, студентка. Ну, понятное дело, длинные черные волосы; естественно, огромные синие глаза. Прокурор пялился на свою соседку настолько настырно, что та, в конце концов, кокетливо улыбнулась ему. Шацкий не усмехнулся в ответ, быстро перенес взгляд в окно.

Пара подростков держала друг друга за руку.

Женщина с черными волосами держит ребенка за руку. Малышу это нравится. Он хочет рисовать, что держит ее за руку. Это очень близкий человек.

Хлопнула дверь, за столик уселась запыхавшаяся Женя. Образ скучающей черноволосой соседки сменился перед его глазами образом уж слишком взволнованной невесты. Тоже, впрочем, черноволосой. Невеста озабоченно глянула на него и вытащила из сумочки аппарат для измерения давления. Классический, с резиновой грушкой, не какая-то там электронная дешевка.

— Ты что, с ума сошла, не станешь же обследовать меня в KFC.

Женя склонилась. Бровь она подняла столь высоко, что это выглядело так, как будто бы кто-то сбрил старую, а новую нарисовал на лбу в самом невероятном месте.

— Не стану? Естественно — стану, — прошептала она. — Тебе сорок четыре года, живешь в неустанном напряжении, сейчас в невероятном стрессе, да и чувствуешь себя паршиво. Естественно, что буду обследовать тебя здесь, раз ты не хочешь прийти домой.

Шацкий хотел спорить, но Женя была права. Если сдохнет здесь, это никому ничего не даст. Самое большее, ему одному станет легче. Он снял пиджак и вытянул руку. Врачебное оборудование вызвало небольшое замешательство в закусочной, руководитель смены чутко глядел из-за стойки, наверняка подозревая, что это какой-то хеппенинг любителей здорового питания.

— У тебя ведь даже нет диплома, — буркнул Шацкий.

— Зато получила абсолюториум.[125] Поверь мне, чтобы измерить давление этого достаточно.

Женя говорила, не спуская глаз с манометра.

— Еще не бешенство, — процитировала она книгу, которую недавно читали, — но и стыдиться тоже нечего.[126]

Она спрятала аппарат и вопросительно глянула на Теодора.

— Ничего не известно. Совершенно ничего.

— А почему так тихо в средствах массовой информации? — спросила женщина вполголоса. — Разве Хеля не должна была бы стать наиболее разыскиваемым в мире подростком?

Шацкий сделал рукой неопределенный жест. Он и не хотел, и не мог отвечать.

Женю это удивило.

— Видишь ли, это не обычное похищение, — сказал ей Шацкий. — Тут завязано следствие, которое я как раз сейчас веду. Кто-то захватил Хелю, чтобы вести со мной игру.

Похоже, Женю это еще сильнее напугало.

— Но как это? Зачем? Чего-то потребовали? Выкуп? Прекращения следствия? Или чтобы ты подал в отставку?

Тот отрицательно покачал головой.

— Может, следовало бы все это сделать достоянием общественности?

— Я хотел быть хитрее. Но, похоже, вскоре так и сделаю. Все остальные варианты у меня кончились.

— Я могу тебе как-нибудь помочь?

— Кто может быть близким для пятилетнего ребенка. Настолько близким, что этот ребенок предпочитает нарисовать себя с этим «некто», а не с родителями.

Женя поглядела на него так, как глядят люди, уверенные, что близкие им люди как раз сходят с ума.

— Я серьезно спрашиваю. Кто? Кто-то из родственников?

Он огляделся по закусочной в поисках семейств. Дети. Кого они держат за руку. Но в это время жареного цыпленка лопали, похоже, сплошные гимназисты, слишком молодые и глупые, чтобы думать о пищеварительном тракте и о влиянии канцерогенных веществ на организм.

В одном углу сидел отец с дочкой, на глаз — лет восьми. Возле кассы стоял следующий, с двумя сыновьями-близнецами. Один пацан пытался сбить шапку с головы другого, назревал скандал.

В дверях появилась мамаша с тремя детьми. Она, довольно полная, явно не сторонящаяся от жареного в глубоком жиру цыпленка. Детей она, похоже, от этого зла защищала, или же они унаследовали метаболизм от отца, который вошел сразу же за ними. Низенький, худой как щепка, замученный. Ни ее нельзя было назвать красавицей, и он не красавчик, а вот дети удачные. Парень и две девочки, на глаз — от пяти до десяти лет.

— Я в туалет, — замученным голосом сообщил мужчина. — Держитесь мамы, хорошо?

Худой тип исчез, женщина же уставилась в меню, как будто видела его впервые в жизни.

Женя стала отвечать на вопрос Шацкого:

— Тео, так ведь это же совершенно просто. Ты и вправду неисправимый холостяк, раз спрашиваешь об этом. Это брат или сестра.

Шацкий застыл на месте. Он глядел на пару малышей, стоявших возле матери, и увидел тот прекрасный жест, сопровождающий человека с древнейших времен. Жест доверия, привязанности, безопасности. Исполняемый автоматически, без раздумий, единственный в своем роде символ дружбы и любви — жест, когда рука ребенка тянется к ладони старшего родного человека.