Ярость - [106]

И пойдет сам. Не сильно уж это деньрожденное мероприятие, только мало бы какая женщина поняла, что тридцатилетний мужик празднует под диснеевский мультик. Щонхор усмехнулся под нос. Глядел он практически все, за исключением польских фильмов, от которых на него наседали черные мысли. И давно уже ничто не зацепило его так сильно, как мультипликационная сказка о проклятой по причине собственного дара Снежной Королеве. Он сам не знал, почему. Быть может, это был замечательный крик о свободе? А может потому, что речь в сказке шла не о простой любви, но о могуществе любви между родственниками. Он смотрел, глотал проступившие от эмоций слезы, и вроде как должен был стыдиться, но, Боже ж ты мой, какое это было приключение.

Он начал собирать сумку, одновременно запустил в компьютере на всю катушку песню из «Страны льда»,[130] чтобы заранее проникнуться настроем.

Лирическая баллада заполнила всю приемную:

— …и вылететь из клетки, словно птица вольная…

Мышлимир, напевая под нос, влез под стол, чтобы отключить зарядное устройство телефона.

— …есть сила у меня, есть сила выйти и захлопнуть эту дверь!

Дверь в учреждение неожиданно хлопнула, но закопавшийся в проводах Мышлимир Щонхор этого даже не заметил.

Ведь он так любил выдумку. Ведь он так любил приключения. Ну почему выдумка не приходит ко мне, — подумал он. — Ну почему?

— А вот и я, встану в солнце дня! — завыла вокалистка. — Что гнев тревожит мой!

Во время растянутого «о-о-о» в последнем слове Мышлимир вылез из-под письменного стола и увидел перед собой упыря. Упырь был высоким, худым, смертельно бледным, чуть ли не синим от усталости и декабрьского холода, его лицо сливалось в одно белесое пятно со снежно-белыми, неестественно седыми для его возраста волосами. Пятно же контрастировало с черным длинным пальто, темно-графитового цвета костюмом и серой, застегнутой на последнюю пуговку сорочкой. Простой галстук, идеально завязанный, украшенный тонким серебряным узором, тоже идеально вписывался в оттенки серости. Он был на тон темнее сорочки и на тон светлее пиджака.

— Уж много лет в объятья льда не знаю что влечет меня, — завершила вокалистка.

— Прием граждан окончен, — сказал Мышлимир, слегка перепуганный видимым в глазах незнакомца безумием.

— Это вопрос жизни и смерти, — прохрипел незнакомец металлическим голосом.

— Вы не понимаете, из-за вас я могу потерять работу, — сообщил Мышлимир, с трудом скрывая возбуждение, вызванное фактом, что у него появилась возможность провозглашать такие киношные банальности.

Прокурор постучал пальцами по краю столешницы. Было видно, что он пытается взять себя в руки, только гневное нетерпение било от него словно жар от пожара.

— Потерять не сможете, поскольку закон обязует ЗАГС предоставлять сведения прокуратуре. Потом вы получите от меня все квитанции.

— Ну ведь есть же процедуры, закон о защите персональных данных, у меня могут быть серьезные неприятности.

Седой прокурор в течение нескольких секунд выглядел так, словно бы готовил угрозы, которые должны были склонить чинушу к сотрудничеству, но вдруг его напряженное лицо расслабилось, глаза стали матовыми.

— Я скажу вам правду, — тихо сказал Шацкий, — потому что в жизни я дошел до такого этапа, что у меня нет желания врать. Ночью у меня похитили дочку, и все следы, по которым, в истерике, я шел с утра, оказались тупиком. Я бьюсь головой в стенку, а где-то там моя девочка, возможно, уже мертва. Я мог бы искать сейчас предписания, которые формально заставили бы вас сотрудничать. Я мог бы угрожать самыми изысканными способами, в конце концов, уж кто — кто, как не мы можем сделать жизнь неприятной. Но сейчас я прошу вас, как человека: закиньте мне эти фамилии, и мы посмотрим, что из этого выйдет. Хорошо?

Тот, не говоря ни слова, включил компьютер, ввел пароль для входа в базу данных.

— Что за фамилия?

— Петр Найман.

Тот вбил, программа целую секунду размышляла и выплюнула список из несколько десятков лиц.

— Дату рождения вы знаете?

— Начало шестидесятых годов.

— Имеется один такой: дата рождения девятнадцатого ноября шестьдесят третьего года.

— Этот. Какие у вас имеются связанные с ним акты?

— Свидетельство о рождении и два свидетельства о браке.

Услышав это, седоволосый прокурор глубоко втянул воздух, поднял голову и, уставив глаза в потолок, выпустил воздух, улыбаясь Провидению.

— Отлично. Только что вы помогли мне раскрыть очень грозную и лишенную угрызений совести преступницу. Вы можете выписать мне данные невесты из первого свидетельства пана Наймана?

Щелчок.

— Да, конечно. Беата, девичья фамилия Вертель, родилась в Решле.

— Мне нужен PESEL.[131]

— Шесть — восемь — ноль — два — ноль — два — ноль — ноль — один — восемь — пять.

— А когда состоялась свадьба?

— Сентябрь девяностого.

— А развод?

— Брак был расторгнут в ноябре две тысячи третьего.

Он подождал, когда прокурор закончит записывать, затем добавил:

— Но не по причине развода.

— Не понял…

— Брак был расторгнут не по причине развода, а по причине смерти супруги.

Эта вот, достаточно банальная с точки зрения чиновника ЗАГС информация — что ни говори, но ведь браки и смерти, то смысл их работы — вызвала на прокурора впечатление удара грома. Он пошатнулся, словно бы собираясь потерять равновесие и упасть со стула.