Ярость - [103]

У женщины сперло дыхание, какое-то время она глядела на прокурора широко раскрытыми глазами, а потом расхохоталась.

— Это вы здорово. Черный юмор — самый мой любимый. Так или иначе, какая-то часть меня радовалась, когда он меня избивал, ведь это значило, что вскоре все будет просто шикарно. Глупые, типичные нелепости для созависимых лиц. Теперь психотерапия это исправляет. Я знаю, что испортила себе жизнь, что где-нибудь в Германии у меня уже была бы профессура, возможно, я бы уже работала в Штатах, меня всегда притягивала археология коренных народов Северной Америки. Теперь же мне осталось лишь достойно дожить до пенсии и залечить синдром посттравматического стресса.

— А по-моему, вы функционируете даже замечательно, — сказал Берут.

— Результат хорошо подобранных лекарств. Очень хорошо подобранных лекарств. Вообще-то говоря, мне следовало лежать в больнице в общем отделении. Но, благодарю, ваши слова я расцениваю в качестве комплимента.

Шацкий поднялся. Все эти извержения откровенности стояли у него поперек горла.

— Пошли, — сказал он, хотя у него не было ни малейшего понятия, куда следовало бы идти.

Берут допил чай, потом хозяйка провела их до дверей.

— А вас и вправду зовут Ян Павел Берут, или это такой сценический псевдоним?

— Я что, похож на такого, кто бы выступал на сцене? — буркнул полицейский.

— Ага, в комедии дель арте.[121]

Берут глянул на Шацкого, но тот пожал плечами в знак того, что ему совершенно безразлично, станет Берут сейчас откровенничать или не станет, лишь значительно постучал по циферблату часов. Значительно и совершенно без смысла. Даже если время куда-то и уходило, прокурор все равно понятия не имел, что делать.

— Фамилию не выбирают, а отец сменить не желал, потому что семейство с давними традициями. Понятное дело, мы никак не родственники. Родители подумали, что удельный вес можно как-то уравновесить, отсюда и Ян Павел. Я родился в тот самый день, когда наш папа римский проводил знаменитую мессу на площади Победы.[122] Еще у меня имеется сестра, Фаустына Луция.[123]

— Так может, вы сами смените? Лично я, в рамках терапии, вернулась к девичьей фамилии. Один-единственный визит в ЗАГС, и все устроено. Я и сам не думала, что это так просто.

Шацкий положил руку на дверную ручку. Он и хотел выйти, и в то же время не хотел, его охватило безразличие, больше всего ему хотелось поддаться, отключиться. Лечь где-нибудь, заснуть, и проснуться в каком-нибудь другом мире или ином времени. Хели и так уже наверняка нет в живых, так что никакого смысла нет. Впервые у него в голове появилась мысль о самоубийстве. Закончить, проверить, и что там дальше. Чтобы не нужно было жить без нее, чтобы не нужно было заниматься поисками трупа, чтобы не нужно было идти на похороны, чтобы не нужно было что-либо рассказывать Веронике. Не ждать очередного заката. Чтобы не нужно было засыпать с кошмарной уверенностью, что вот сейчас он проснется. Чтобы не нужно было продолжать эту работу, в которой он не предотвращал зла, не исправлял содеянной несправедливости, а только лишь убирал разбитые черепки.

И вообще ничего и никому быть должным. Ни-че-го.

— Пан прокурор, вы еще о чем-то желаете спросить? — услышал он Берута.

Шацкий очнулся. Похоже, что он уже долго стоял так, держась за дверную ручку, потому что остальные ожидающе глядели на него.

— Нет. Просто мне неприятно выходить в коридор, — буркнул он в ответ.

11

После ухода из трущобы на Мицкевича в акте отчаяния Шацкий отослал Берута с приказом обыскать дом Наймана, особое внимание уделив чердаку, хотя особых результатов и не ожидал. Собственно говоря, он вообще ни на что не надеялся. Поговорил по телефону с Женей только затем, чтобы узнать, что Хеля не подала никакого знака жизни, и что ее ни в одной больнице не было. Потом он позвонил Веронике, чтобы рассказать обо всем. Та начала истерить, обвинила бывшего мужа во всем и помчалась в аэропорт, чтобы как можно скорее вернуться в Польшу. Еще Шацкий принял звонок от классного руководителя Хели, к сожалению, у них друг для друга никаких сведений не было. Он не отзвонился начальнице, не отзвонился и на несколько вызовов Фалька. Шацкий не верил, будто бы асессор способен ему помочь, не хотелось еще и объясняться, почему это он неожиданно выбрался допрашивать Кивита.

Прокурор не знал, что ему делать. Лишенный автомобиля, на котором уехал Берут, он без толку крутился по городу. Таким образом он дошел до улицы Пилсудского, являющейся позвоночным хребтом Ольштына. Ратуша, торговый центр, КПЗ, власти воеводства, спортивный зал, планетарий, новый аквапарк, стадион — и все это на одной, длинной улице. Шацкий остановился, раздумывая над тем, то ли идти в сторону ратуши, то ли планетария, но после раздумий свернул к ратуше. Он собирался дойти до Старого Города, возможно, засесть в «Старомейской», что бы там ни было, нужно было что-то поесть. Проходя через перекресток с улицей Эмилии Плятер, он глянул налево, всего две сотни метров отделяло его от дома и от прокуратуры. Но Шацкий не свернул, даже не притормозил.

Он прошел мимо торгового центра, и тут ему сделалось так плохо, что пришлось схватиться за фонарь, чтобы не свалиться. В ушах пульсировала кровь, ноги подгибались, под грудиной кололо, ладони онемели. Жадно, короткими всхлипами он втягивал воздух, ему казалось, будто бы легкие неожиданно съежились, как будто бы места в них перестало хватать. Шацкий оперся лбом о холодный металл столба, чтобы не потерять сознания, не упасть в лужу перед торговым центром.