Ярость - [101]

Берут с Шацким обменялись взглядами.

— А почему не удалось ладоней пришить? — спросил Шацкий из любопытства.

— А звери забрали. Вы же знаете, варминьские леса могут быть очень даже дикими.

Женщина сделала небольшой глоток чая из маленькой чашечки.

Прокурор Теодор Шацкий огляделся по помещению. Книги, повсюду книги. Много беллетристики, но прежде всего — научные труды: история, археология, искусство. Большая часть по-немецки, остальное по-польски и по-английски. На одной стене, без полок с книгами, висела старая политическая карта Ближнего Востока.

— Вы занимаетесь археологией? — спросил прокурор.

— Это когда была красивой и молодой. Училась еще у профессора Михаловского,[119] ездила с ним на раскопки. Теперь же сама преподаю историю и историю искусств.

— Где?

— Прежде всего, в Кортове, но еще случается по школам подхалтурить.

Шацкий почувствовал голод. Он быстро забросил в рот несколько печенюшек.

— Мы ведем следствие при страшном недостатке времени, поэтому позволю себе быть более откровенным. Все мы знаем, что история с охотой — это не требующая каких-либо комментариев чушь. Еще все мы знаем, что вашего мужа наказали за то, что он был дамским боксером. Но только мы знаем, что безумие сделавшего это вышло из под контроля. Поначалу из фазы нанесения увечий он плавно перешел к фазе убийств, после чего, из фазы убийства дамских боксеров — на более высокий уровень убийства всех тех, кто подвернется ему под руку. Мы обязаны найти его.

Ядвига Корфель отпила чаю, сама съела печеньку, несколько раз обвела взглядом комнату, как будто бы очутилась здесь впервые.

— Понимаю. И, прошу мне поверить, я бы с радостью помогла. Только я понятия не имею, кем мой добродетель является. И еще скажу сразу же: ну не надо при мне строить из себя злого и доброго полицейского. Независимо от того, что я рада тому, что случилось с моим мужем, я нормальный человек и нормальная гражданка. Я понимаю, что самосуд — это нехорошо, и что действия за пределами закона — это путь в преисподнюю. А я бы рассказала вам все, самое большее, позднее, в суде я бы очень тепло высказалась о преступнике, чтобы он получил несколькими годами меньше. Я понятно говорю?

Шацкий кивнул.

— Ну а перед тем несчастным случаем, вы не говорили кому-нибудь о своих неприятностях? Может быть, вас кто-то выпытывал? Посещал?

Женщина несколько минут раздумывала. Потом отрицательно покачала головой.

— Хорошо, а теперь прошу вас хорошенько подумать. Не посещали ли вы тогда врача? Мужчину или женщину, которые могли бы догадаться о том, что вы являетесь жертвой насилия? Быть может, кто-то оказывал вам первую помощь. Особенно, в городской больнице.

На сей раз отказ случился еще быстрее.

— Артур был профессионалом. Больно было ужасно, но никогда настолько, чтобы нужно было обрабатывать раны или складывать кости. Редко случалось, чтобы у меня даже синяки были. К примеру, он бил по пяткам. Я потом целую неделю плакала, когда приходилось ходить, но не было даже покраснения. Кулаком в живот, ноль следов. Куском резины под коленки — то же самое. А болело так, словно я связки себе на лыжах порвала. Вы не поверите, сколько удивительного способны наделать удары по голове через подушку, и вообще, избиение через подушку… Иногда он меня так хуярил, что приходилось брать отгулы, потому что не могла отличить верха от низа, пола от потолка. А на вид: словно после визита у косметички — милая, здоровая, порозовевшая. Pardon le mot,[120] но он всегда именно хуярил, другим словом это не опишешь.

Похоже, она заметила изумленные взгляды своих гостей, потому что прибавила:

— Только не примите меня за сумасшедшую. Психотерапевт рекомендовала мне все выкладывать, рассказывать об этом стало для меня естественным состоянием. Причем, настолько, что у меня, неожиданно, не осталось приятелей.

— Хороший врач должен был бы что-то заметить. — Шацкий решил не комментировать последнего высказывания хозяйки. — Подумайте, пожалуйста. Может, периодическое обследование или обычный визит.

Женщина вздохнула.

— Возьму ежедневник за прошлый год и проверю.

Она поднялась, подошла к письменному столу с секретером, очень красивому предмету мебели, он очень соответствовал этому обывательскому интерьеру. Женщина элегантная, спокойная, уверенная в себе, не скрывающая возраста, тем не менее — по своему привлекательная. Если чего Шацкий и не мог представить, то того, что она лежит на диване с головой, накрытой подушкой, и какой-то троглодит хуярит в эту подушку табуретом.

— За три месяца, — откашлялась хозяйка, — перед несчастным случаем на охоте я была у дантиста, а больше нигде. И сразу же предупрежу ваш вопрос: к дантисту я езжу в Млаву, потому что там принимает моя старая подруга. И это был как раз период медового месяца, так что хотелось поправить побаливающую левую нижнюю шестерку перед выездом в Прагу на выходные.

Часы в прихожей пробили дважды, заявив, что уже четырнадцать ноль-ноль. Шацкий закрыл глаза и медленно повел головой, чтобы хоть немного попустить напряженные до боли мышцы шеи. Он подумал, что провидение в чем-то на него разозлилось. Всякий раз, когда ему казалось, что до чего-то добирается, когда разгонялся, чтобы выйти на последнюю прямую, оказывалось, что за поворотом никакой прямой нет, а только лишь железобетонная стена, о которую он с разгону шмякается.