Японские сказания о войнах и мятежах - [54]

— О нас вы должны быть наслышаны! В старину, когда господин Хатиман вёл Трёхлетнюю войну, напал на крепость Канэдзава и сокрушил крепость Ториуми[253], Камакура-но Гонгоро Кагэмаса, шестнадцати лет от роду, выступил на поле битвы и был поражён стрелой в левый глаз. Он пустил стрелу в ответ, поразил противника и тем прославил себя в грядущих поколениях. Перед вами его потомки в пятом колене Ооба-но Хэйда Кагэёси и Ооба-но Сабуро из Сагами!

Тамэтомо Хатиро, услышав это, сказал:

— Точно, слышал я про таких. Стало быть, вы вассалы господина Тамэтомо в четырёх поколениях?

— Точно так! — отвечали они.

Тогда подозвал Тамэтомо Судо Куро Иэсуэ и сказал ему:

— Вот наконец-то перед нами те, кто в Бандо считаются заурядными воинами. Пробить такого простой боевой стрелой-соя или заострённой стрелой-тогария — обычное дело. Думаю, не испытать ли на таком свистящую стрелу?

— А попробуйте! — сказал тот.

Дело в том, что хорошо оперённых боевых стрел у него уже не было. А уж прочие стрелы он всё собирался снабдить хорошими перьями, как выдастся погожий день, да охотился он всякую ночь, день, утро и вечер. Вчера оперёнными стрелами стрелял дичь сегодня, и стрелы портились. Сегодня оперённые стрелы назавтра тоже брал на охоту, и долго не выдерживали ни древка, ни оперение, а потому оперял их чем придётся, даже куриными и вороньими перьями, так и стрелял. А когда пришёл он в столицу, услышал: «Быть сражению!» — нужны были стрелы-репы кабурая, и те охотничьи стрелы в его колчане было приказано оперить сообразно случаю. Так вот он и брал стебли трёхлетнего бамбука поближе к коленцу, срезал утолщения на коленцах и не мыл. На древка, сделанные так, как ему хотелось, полосками коры глицинии он прилаживал белые у основания журавлиные перья. Для свистка-репы в спешке пришлось взять сырую, едва ли не позавчера срезанную магнолию и поручить своим людям выдолбить свистки. Свистки получались больше обычных, целых восемь сунов длиной, с девятью отверстиями[254], которые ещё и подпилили углом для пущего свиста. На обмотку-колокол у наконечника ввечеру положили один слой лака, а поутру, пока он ещё не просох как следует, вкрутили в стрелу большой раздвоенный наконечник «гусиные лапы», с боковыми лезвиями в шесть сунов длиной, с расстоянием между концами лезвий в шесть сунов, и средним лезвием в восемь сунов. Из-за того, что у наконечников было изрядное центральное лезвие, те стрелы можно было спутать с малым копьём.

От свистка до задника стрелы было пятнадцать ладоней. Вот такую стрелу на погибель врагу наложил Тамэтомо, натянул лук и, слегка приподняв, рассчитывая перебить поясницу, выстрелил. Протяжный свист разнёсся по всему дворцу. Кагэёси восседал верхом на лошади в пяти-шести тё, и стрела, разрубив ему колено, стременной ремень, подпругу, разбила надвое бедренную кость лошади, войдя в брюхо с одной стороны, и прошла насквозь до другого бока. Лошадь, не в силах двинуть ногой, грузно повалилась наземь. Её хозяин, упав, попытался встать, но нога была перебита, и к нему побежали из дворцовых ворот: «Возьмём его голову!» Ооба-но Сабуро Кагэтика, которому было тогда двадцать пять лет от роду, видя, что брат его лежит, придавленный лошадью, подбежал к нему, столкнул с него лошадь и попытался поставить его на ноги, но тот не мог стоять из-за перебитого колена. Тогда он взвалил его на плечи, вынес из ворот, оттащил по речному берегу на пять-шесть тё и уложил на берегу. Погони за ними не было, и они не встретили ни единого человека.

Кагэтика сказал:

— Пойду назад, в бой! — но Кагэёси вцепился в наручи его доспехов:

— Раз уж помог добраться сюда, помогай до конца! — и показал ему рану от стрелы с раздвоенным наконечником. — Если даже попрошу тебя снять с меня доспехи — всё равно, если подойдут враги, сражаться с перебитой ногой я не смогу. Тогда заберут и доспехи, и голову отрежут. А господин правитель Симоцукэ ни за что не скажет, будто бы мы трусливо бежали. Он наверняка изволил видеть, как мы вышли туда, где летят стрелы, и сражались. Видел, наверное, что я, Кагэёси, ранен, и что ты, желая меня спасти, тащил меня на плечах. Ни за что он не скажет: «Они струсили!»

Поделать было нечего, и Кагэтика, взвалив брата на плечо, пошёл в сторону столицы, хоть и подумывал, что их могут принять за беглецов и зарубить. Хотел он найти убежище в Сиракава, но подходящего места не находилось, да и опасался он, что какие-нибудь воры могли положить глаз на доспехи. Доспехи брата были из тех, что передавались по наследству в их роде, да и с теми, что на нём, расстался бы он лишь ценой своей жизни, так что надел он доспехи один на другой. Брата ему тоже было жаль, и он нёс его на плечах. По дороге от берега реки на проспекте Ооиномикадо он дважды отдыхал, пока не добрался до Ямасина, где было поместье правителя Симоцукэ, там и оставил брата, а сам пошёл назад и в тот день снова сражался.

Хатиро же, свалив стрелой противника, всё досадовал:

— Если искать в стране Японии воина, оберегаемого божествами, то не сравнится никто с этим, который называл себя Ооба-но Хэйда Кагэёси! Я, Тамэтомо, застрелил множество воинов, но не упомню, чтоб я, хороший стрелок, с такого расстояния — да так промахнулся! Знаю, что куда бы ни попал — в голову ли, или ещё куда, — не бывало такого, чтоб стрела не пробила того насквозь! А тут опустил лук слишком низко, и стрела угодила ему в колено! Конь упал замертво, а хозяин выжил — разве так бывает?!