Японские сказания о войнах и мятежах - [44]
Хатиро из Цукуси[191] говорил:
— Я, Тамэтомо, не возьму с собой никого из старших братьев, и младших мне не надо, потому что не понять будет — то ли они плохи, а я смел, или я нехорош, а они молодцы. Поставьте меня одного туда, где опаснее всего — пусть нападёт тысяча, десять тысяч — я с ними справлюсь! — он говорил так, но воинов-то у него почти не было. Хотя в краю Тиндзэй[192] воинов много, но всё случилось так внезапно, что войско собрать было некогда. Когда он собирался в столицу, говорили ему:
— Как же ты пойдёшь и не возьмёшь даже немногие силы?
А он отвечал:
— Пусть мне, Тамэтомо, приказывают с войсками из Тиндзэй напасть на силы из Канто — если возьму с собой множество воинов, то в столицу нам ни за что не пробиться. В конто веки простили меня, непутёвого сына, и призывают на помощь, не могу обмануть ожиданий отца. Пускай те, кто хотят идти со мной, подходят в столицу попозже! — с тем оставил все свои войска и отбыл в столицу.
Воины из Девяти земель говорили: «Мы пойдём с вами!», и рвались идти с ним, но, ничего не добившись, сказали: «Что ж тут поделать!» — и остались. Но всё же те, кто всегда следовал за ним как тень, днём и ночью, утром и вечером, — те пошли с ним. Это были: сын его кормилицы, «Отбрасывающий стрелы» Судо Куро Иэсуэ, старшие братья Иэсуэ — монах-воитель со Святой Горы, вернувшийся в мир «Поражающий через просветы в доспехах» Акуситибэтто, «Сокрушающий мечом» Дзёхати, «Хватающий руками» Ёдзи Сабуро, «Бросающий камень на три тё»[193] Кихэйдзи-тайфу, «Останавливающий стрелы» Гэнда и Сатюдзи, «Длинные стрелы» — Синдзабуро и Сиро, «Туман» Горо, Ёсида-но Таро, Хёэ-но Таро, а всего с Тамэтомо пошло двадцать восемь человек. И каждый из них был равен тысяче.
Государь-инок и Левый министр облачились в доспехи. Норинага говорил им:
— Это невозможно! Не подобает вам надевать воинское снаряжение!
Тогда государь-инок снял доспехи, а Левый министр остался в них. Доспехи на нём были со шнуровкой из пламенно-алого шёлка, и надеты поверх охотничьей одежды-каригину, подбитой ватой. Князь Норинага и Наримаса к штанам-хакама, что обычно надевают с накидкой-суйкан, облачились в лёгкие доспехи-харамаки — не для того, чтоб сражаться, а чтобы защитить себя от случайной стрелы. Находившиеся в Верхней части Северной охраны дворца Моромицу, Иэнага и Ёрискэ надели харамаки с хакама, что надевали с охотничьей одеждой. В воинских покоях по высочайшему приказу все тоже надели доспехи.
С самого начала государь-инок отличал Хатиро из Цукуси среди всех братьев, ведь не бывало ещё такого, чтобы кто-нибудь защищал важные ворота в одиночку — признал государь в Тамэтомо искусного воина и храбреца. Был он страшен — смолоду буен, а потому непригоден к дворцовой службе, и братьев ничуть не слушал. И потому отец его, Тамэёси, видя это, решил: «Нехорошо выйдет, если оставлю его при себе в столице!» — и отослал от себя. Был такой человек, которого звали Хэйсиро Тадакагэ. Тамэтомо стал его зятем, и хоть и не было высочайшего повеления, сам себя назначил воином охранного войска и принялся подчинять себе Девять земель — хоть не было у него ещё достаточной силы, взял в проводники своего тестя Тадакагэ, начал с родов Кикути и Харада, нападал на всех, кто укрылись по разным местам, настроили крепостей и оград, и они ему подчинились. Так он и вправду стал военачальником охранного войска. О бесчинствах Тамэтомо вести дошли до столицы, власти его призывали, но он не являлся. Тогда отца его, Тамэёси, отстранили от должности, и стал он называться «прежний судья». Тамэтомо, услышав об этом, расстроился:
— Вот уж и не думал я вовсе, что так выйдет! Как жаль, что за мои проступки наказали отца! Неважно, какая кара меня ждёт — пускай наказывают! — и поспешил в столицу, даже не дослушав посланца.
Тамэтомо и видом отличался от других — росту в нём было все семь сяку[194]. Был он прирождённый лучник, и даже левая рука, которой сжимают лук, была у него на четыре суна[195] длиннее правой. Из-за этого и стрелы у него были в восемнадцать ладоней[196], и лук — в восемь сяку пять сунов[197], а в толщину — как шест для переноски сундуков[198]. Это был сильный лук — чтобы согнуть и натянуть на него тетиву, нужно было три человека. Для стрел он брал стебли трёхлетнего бамбука с металлическим отливом. Он считал, что если их мыть и тереть, то они станут слабее, а потому просто срезал утолщения на коленцах и шлифовал хвощом. Для оперения подбирал перья воронов и журавлей, не гнушался и перьями аистов и сов, которые прилаживал к стреле полосками коры глицинии. Наконечники — щитоломы и «птичий язык» — он шлифовал и смазывал жиром. Черенки наконечника загонял глубоко внутрь стрелы. Для большей прочности задник стрелы он делал из рога и покрывал его киноварью. Когда делал кабурая — стрелу-репу — то закреплял оперение из перьев фазана или лебедя, как будто покрытых инеем, брал отрезок побега магнолии длиной в восемь сунов, делал в нём девять отверстий и вкручивал в стрелу большой раздвоенный наконечник «гусиные лапы», с боковыми лезвиями в шесть сунов и средним лезвием в восемь сунов. Из-за того, что у наконечников его стрел было центральное лезвие, их можно было спутать с малым копьём. Доспехи на нём были из толстых пластин, скреплённых шнурами китайского плетения, а на нижних пластинах доспеха были прибиты круги с изображениями львов. Меч длиной в три сяку пять сунов был в ножнах из телячьей кожи, а они были вставлены в чехол из медвежьего меха
