«Янычары» Ивана Грозного. Стрелецкое войско во 2-й половине XVI – начале XVII в. - [35]
А ведь не стоит забывать и о событиях января 1542 г., когда заговорщики во главе с князьями Шуйскими, опершись на новгородских детей боярских, устроили в Москве дворцовый переворот и силой сместили и отправили в ссылку попытавшегося стать «первосоветником» и де-факто правителем государства боярина И.Ф. Бельского и ряд других бояр, его поддерживавших, а также митрополита Иоасафа[216].
Эти инциденты не могли не навести и самого Ивана, и его ближайших советников на необходимость принятия неких контрмер, призванных не допустить подобных эксцессов в будущем. С одной стороны, Иван от разгульной жизни обратился к государственным делам и всерьез озаботился тем, чтобы соответствовать тем представлениям об истинном православном государе, которые бытовали среди черного люда. А с другой стороны, на всякий случай, видимо, было решено обзавестись некоей реальной военной силой, на которую мог бы опереться государь в случае повторения таких масштабных волнений в будущем. Нельзя также исключить и того, что эта реальная сила могла потребоваться и в случае резкого обострения внутриполитической борьбы среди правящей элиты. В любом случае нам, вслед за А.В. Черновым[217], представляется несомненной взаимосвязь создания «избранной тысячи» детей боярских и «выборных» стрельцов в количестве 3 тыс. Тем самым Иван и его советники (митрополит Макарий, клан Захарьиных-Юрьевых?), создавая «избранную тысячу» и корпус стрелецкой пехоты, попытались заполучить в свое распоряжение своего рода «лейб-гвардию», корпус царских телохранителей. Напрашивается аналогия между учреждением «избранной тысячи» и корпуса стрелецкой пехоты, с одной стороны, и созданием опричнины с ее «перебором людишек» и формированием опричного войска, также включавшим наряду с отрядами опричных детей боярских еще и опричных стрельцов, с другой стороны.
Интересное наблюдение сделал историк О.А. Курбатов. Касаясь причин, обусловивших принятие решения о создании «избранной тысячи», он отмечал, что «нельзя забывать, что рядовые дворяне в малолетство великого князя были вовлечены в неприглядную борьбу между боярскими группировками, кроме того, принадлежность к Государеву двору уже давно стала зависеть только от происхождения служилого человека, передаваясь ему по наследству». «Выбор детей боярских в новый состав Двора самим Иваном IV восстанавливал личные служебные связи между дворянами и Государем», — завершал свою мысль исследователь[218]. Но, согласитесь, эти слова в полной мере могут (и должны) быть отнесены и к московским «выборным» стрельцам. Точно так же, как и «тысячники», это «новое войско», отобранное государем и содержащееся государем, находилось с ним в особых отношениях.
Говоря о «политическом» факторе, нельзя не сказать и о другом замечании, сделанном все тем же О.А. Курбатовым. В учреждении этой конной и пешей «лейб-гвардии» он видел влияние византийского опыта военного строительства, некий византийский след[219]. Учитывая «книжность» самого Ивана и то влияние, которое на него оказывал митрополит Макарий, человек, несомненно, весьма и весьма начитанный, определенное зерно истины в этом предположении есть. Византийское войско времен раннего Средневековья состояло из двух компонентов — регулярных частей и милиционных формирований. «Главное различие между регулярными войсками и фемными ополчениями состояло в способе комплектования. Постоянные контингенты византийской армии набирались на добровольной основе, — отмечал отечественный византинист А.С. Мохов, — а милиционные формирования провинций — на основе воинской повинности (выделено нами. — В.П. Сразу напрашивается аналогия между казенными пищальниками и их преемниками стрельцами и «зборными» пищальниками)». При этом, продолжал он, «служба в регулярных частях предусматривала выплату рядовым воинам и командирам жалования» и, вдобавок ко всему, «государство обеспечивало их (регулярные формирования, тагмы, тауца — В.П.) вооружением, доспехами, лошадьми, продовольствием и прочими необходимыми припасами (запомним этот пассаж на будущее. — В.П.)…»[220]. Нетрудно заметить, что есть некоторое сходство между отборными вербованными частями византийской армии, служившими на постоянной основе, и провинциальными фемными милиционными формированиями, с одной стороны — и, с другой стороны, «избранной тысячей» и «выборными» стрельцами и «городовыми» «полками и «зборными» пищальниками.
Таким образом, два мотива, обусловивших появление стрелецкого войска, можно считать определенными. Первый из них, условно говоря, «политический», представляется достаточно очевидным. Второй, «византийский», «царский» (и тоже в определенной степени политический), можно полагать точно также достаточно вероятным и отнюдь не невозможным. Конечно, мы не можем вести речь о прямом копировании византийских военных учреждений, но о попытке реализовать на практике некие идеальные, книжные представления о том, как было устроено «царское» войско, — почему бы и нет? И если рассматривать историю стрельцов и вообще отборного войска при особе государя, то в каком-то смысле при Иване IV в начале 50-х гг. была заложена некая традиция, которая получила свое продолжение в дальнейшем. Ведь и опричные стрельцы (заменившие собой «выборных» стрельцов после того, как была учреждена опричнина, а стрелецкие подразделения появились и в иных городах Русского государства), и наемная гвардии первого самозванца, и выборные солдатские полки Алексея Михайловича, и «потешные» Петра Алексеевича, образовавшие костяк его гвардии, — в принципе все они так или иначе продолжают линию, начатую в 1550 г. И похоже, что они, на первых порах, во всяком случае, играли ведущую роль. Но были ли другие мотивы, причины или факторы?
