Яновский Юрий. Собрание сочинений. Том 3. Пьесы и киносценарии - [21]

Устин. Дак уже и обвыкнуть пора — на войну полсела ездило: то на царскую, то на керенскую, то гайдамаков, то греков в Херсоне били, немцев из Николаева гнали, молодежь с красными ушла… Ох и бьются же ловко!

Гапка. А наш и к войне непривыкший, уж я его уговаривала: ты, говорю, Лавро, обожди, нешто на тебе одном свет сошелся? Пускай уж, говорю, сынок, какая ни на есть сила на денику ударит, а тогда и пособишь, у них ведь одни офицеры, а ты кто? Чует мое сердце — каши с этим Середенком не сваришь…

Устин (выглянув). Должно быть, возле кумы Ганны снаряд упал, того и гляди, хату подпалит. Горят мужицкие хаты!.. (Кричит кому-то.) Погоняй! Погоняй! Вон туда, через леваду! Патроны не растеряй!

Гапка. Я, говорит, мама, за политику девять годов и семь месяцев на каторге сидел, у меня сердце черной кровью обкипело, кандалы на ногах и поныне чую, и сны мне еще каторжные снятся… А вы хотите, чтоб я ждал!

Устин. Вот я порой и прикидываю: в кого это он такой удался? Народ бунтовал, панов палил. А как забирали на каторгу, так он вот эдак улыбнулся мне и говорит; вы, говорит, тату, за моей Варкой приглядите, я небеспременно вернусь…

Гапка. Водь как же они кохались-миловались! Усядутся, бывало, в садочке, яблони цветут, пчелы гудут, а они себе потихоньку поют… (И запела.)

Ой, у полі вітер віє,

А жита половіють,

А козак дівчину та вірненько любить,

А займати не сміє…

Устин. Тсс-с, баба, воешь, как на пожарище!

Гапка. Эх, возвернулся, а Варка за Середенком уже пять годов…

Устин. А сколько ждала? Проходу не было — каторжникова да каторжникова. А как пришло известие, что Лавро помер, так и вовсе растерялась, спасибо, хоть Середенко взял…

Гапка. За это-то спасибо они и жили — ни детей, ни согласия, — все будто Лавро стоит посреди ихней хаты. И сколько она глумления приняла!

Устин. Небеспременно, говорит, возвернусь. А вчера, как вошел во двор, словно с того света, и опять вот так усмехается — разве я вам не говорил? Хата, наша стоит — опаленная, лист на деревах обгорел, рука у меня перебита, знал, говорю, сынок, что придешь. Тут деники тебя добре искали, в печенках ты у них, на нашу голову…

Две женщины ведут через двор дряхлого деда.

Дед. Как тут в лазарет-то пройти?

Женщина. Деда поранило, видали вы!

Вторая женщина. Жито в клуне молотили цепом, а пуля как свистнет!

Устин. Ведите на перевязку.

Дед. Генерал меня на турецкой войне учил… Возьми, говорит, пороху солдатского, возьми земли святой, слюной замеси да на рану клади… (Уходит с женщинами.)

Гапка. Еще бы, из пушек бьют, а у Лавра ни одной, голыми руками отбиваются… И лазарета нема, только клуня…

Устин. В барском дворце лазарет устроим — лежите себе, как паны! Дай только войну одолеть…

Гапка. Голыми ж руками отбиваются… Пули свистят, скотина ревет…

Устин. А мы в штабе сидим, в самом центре, — пошли наши в гору, баба…

Гапка. По двое на одну веревку!

Устин. Небеспременно, говорит, возвернусь. Это тебе не я и не ты, Гапко, это старой Мамаихи корень… Как огонь пылает…

Мамаиха входит, несет полотно, худая, костлявая, босая.

Мамаиха. Пули из этой трещотки — нешто их остановишь. Человека насквозь пробивают, полон овин пораненных, фершала водой уж отливали, а вы тут сидите сложа руки!

Устин. Дак страшно и подойти к овину, такой стон стоит…

Мамаиха. А ты не сиди, людей спасай, коли ружья не удержать!

Гапка. Да я, мама, знамя вышиваю Лавру… Чтоб горело, говорит, как солнце… За нитками цветными набегалась.

Мамаиха. Крови там — словно воды, заговаривала, заговаривала — все льется. Егор Иванович прибежал, фершалу помогает — чужой человек, а с ним все легче.

Устин. Лавро погнал еще и кавалерию, остались одни раненые да старики…

Гапка. Ой горюшко, как они бьют, село спалят, людей истребят, к чему было ввязываться?!.

Мамаиха. Дела полны руки — полотна дай, кипятку принеси, полный лазарет, вот и Иванца притащили, как решето, пробитый…

Гапка. Иванца притащили?! Как попомню, что и Лавро дерется… А обед перестоится.

Мамаиха. У Лавра теперь такое хозяйство, со всем надо управиться, за веем углядеть, полотна не наготовишься. (Уходит.)

Гапка. Много вышьешь на этих посиделках… (Уходит.)

Устин (один). Село окружили, бьют и бьют, не убежишь, не спрячешься… (Вдруг отшатывается.) Ну шмель, чистый тебе шмель, а не пуля!

Пасечник (подползает). Бог в помощь, со вторничком вас.

Пасечничиха(идет, накрыв голову корытом). Насилу дошли…

Устин. Что скажете, люди добрые?

Пасечничиха(из-под корыта). А то скажем, что хватит биться!

Пасечник. Снаряд упал возле насеки. Ульи разбил, поопрокидывал. Пчелы, как слепые, со злости.

Пасечничиха. Еще и тын с горшками повалил, куры разлетелись, долго ль еще терпеть, я вас спрашиваю?

Пасечник. Надо кончать сражение. С четырнадцатого года к хозяйству не подступиться.

Пасечничиха. Да я им сама пушки переверну! Еще корову, того гляди, подстрелят! Пули падают, как град!

Устин. Не кричите, тетка и сваха.

Пасечничиха. Плевала я на вас, душегубы! То одни Середенко был, а тут еще твой Лавро объявился. Его и каторга не принимает, его и Сибирь…

Пасечник. Кончайте сражение!

Мамаиха (появляется). Чего вы шумите? Дела полны руки, а они с горшками да пчелами. Ведь это за вас Лавро на каторге сидел, за вас кровь народная льется!