Я жду тебя - [12]

Когда мы вернулись к себе в шатер, Сауно уже напекла лепешек и ждала нас. Сегодня она выпрашивала милостыню у полицейского участка и заработала две аны[19]. На них она и купила муки. На рупию можно купить двадцать серов[20] муки, а на две аны — только два с половиной. Нас было четверо, и на каждого приходилось больше, чем полсера. Это очень много. Сауно пекла лепешки на самодельном очаге, она сложила их на сковородке и поставила на угли, чтобы не остыли.

Мы ели и похваливали. Давно уже я не ел с таким удовольствием. Мы пересказывали друг другу события дня и шутили. Пьяри сидела, откинув покрывало. Она отламывала маленькие кусочки лепешки и старательно их жевала. Во дворе показался полицейский. Сауно тревожно посмотрела на нас, Исила вздрогнул, а Пьяри снова натянула на лицо конец покрывала. Подошла Бхура и, грозно подняв хвост, ощетинилась. По сравнению с нами наша собака вела себя более независимо.

Дежурный полицейский, толстый и розовощекий человек, обратился к Исиле:

— Откуда ты пришел в эту деревню?

Исила встал и поклонился, отложив лепешку на сковороду.

— Господин, мы бродим по всей округе, зарабатываем на жизнь.

— Тебя начальник вызывает.

— Будь милостив, господин. Что мы такое сделали?

— Поди-ка сюда!

Они отошли в сторону. Полицейский что-то сказал Исиле и ушел. Исила вернулся к нам и принялся есть как ни в чем не бывало. Покончив с лепешкой, он посмотрел на Сауно и кивнул в сторону Пьяри. Сауно понимающе нагнула голову, словно говоря: «Я-то сразу поняла, зачем он приходил».

Наступила ночь. Я лежал на циновке, курил и прислушивался к разговору Сауно и Пьяри.

— Знаешь, зачем приходил солдат? — спросила Сауно.

— Догадываюсь. Начальник не спускал с меня глаз. Он, наверно, хочет, чтобы я пришла к нему. Но Сукхрам не согласится.

— Не согласится? Подумаешь! Не мужское это дело, ему и говорить незачем.

— Он обидится.

— Это женское дело, и нам его решать. Чего тут обижаться! Разве мы одни так делаем? Попробуй откажись, начальник с нас живых шкуру сдерет. Упрячет отца с твоим мужем в тюрьму. А что будешь делать без кормильцев? Пойдешь по рукам, чтобы не умереть с голоду!

Пьяри задумалась.

Стало совсем темно. Неожиданно она поднялась и пошла к деревне, но я догнал ее и схватил за руку.

— Куда ты?

— Да так, никуда.

— И тебе не стыдно врать?

— А что я могу поделать?

— Не ходи, и все.

— А знаешь, чем это обернется?

— Мы сейчас же уйдем отсюда.

— Нас схватят в другой деревне. Пешком далеко не уйдешь!

Я застонал от собственного бессилия. Неужели мы так слабы и беспомощны? И тут я вспомнил о старой крепости. Я же тхакур, а не нат. А разве жена тхакура может идти к начальнику полиции?

— Никуда ты не пойдешь, — решительно сказал я.

— Но он же тебя и отца исполосует плетьми.

— Пусть бьет.

— Но он все равно заберет меня. Сейчас хоть подарок даст, а тогда прикажет избить.

Я ничего не хотел слушать, у меня словно помутился разум. Я крепко сжал ей руку.

— Лучше смерть, чем позор!

— Помирать из-за такой безделицы? — рассмеялась Пьяри. — Ну уж нет! Женщины из моего племени всегда шли на это. Что тут особенного?

— Ты же знаешь, что ты — жена тхакура! — закричал я.

— О да, мой господин. — Пьяри усмехнулась. — По утрам ко мне приходит служанка и купает меня. Чамарин[21] лепит для меня кизяки. Домни[22] забавляет меня танцами и пением. Телин[23] моет мне ноги. Зеленщица приносит овощи прямо к порогу моего дома, жена ювелира приходит ко мне с драгоценными украшениями, ну а жены сокольничего и кучера…

— Потаскуха! — вне себя от ярости заорал я. На глазах Пьяри навернулись слезы, но тут же высохли.

— Пропади ты пропадом, какой из тебя господин и повелитель! — заговорила она, сверкая глазами. — В тебе нет ни капли сострадания! Ты должен защищать женщину, а ты о себе только и думаешь, о своей чести только и заботишься. Зачем удерживаешь меня? Воображаешь, что защитил меня своим криком? Что, я уже не натни? Подумай сам, ну куда мне деваться? Я пыталась скрыть свою красоту и молодость, а люди все равно все замечают. Разве я могу спрятаться так, чтобы никто меня не видел? Почему я должна стыдиться того, что моя красота бросается всем в глаза! Не хочу я прятать ее от людей!

В отчаянии я обхватил голову руками и застонал. Ярость душила меня.

— Ладно! Иди в шатер! Пойдешь, когда я вернусь! — сказал я, толкнув Пьяри.

Она покорно поплелась назад, а я зашагал в темноту, к деревне. Не знаю, почему, но в этот момент я вспомнил о Махатме Ганди. Некоторые торговцы в деревнях его очень хвалили, потом их за это арестовали. От них я слышал, что Ганди борется за счастье всех бедняков. Но Ганди был далеко, а я шел к дому заминдара. На воротах его дома горел яркий фонарь. У ворот сидел сторож и беседовал с двумя людьми.

— Что случилось? — спросил сторож. — Разве господин тебе ничего не дал?

— Дал, уважаемый, дал.

— Так что тебе еще надо?

— О, почтенный господин!.. — начал я срывающимся голосом.

— Ну?

Гнев и негодование не давали мне говорить. Я вдруг ясно увидел лицо моей Пьяри. Она моя! Я люблю ее! По какому праву кто-то другой должен владеть ею? Только потому, что она слабая женщина? Но разве она виновата в этом? Я, как рыба, открывал и закрывал рот, но слова застряли у меня в горле. Сторож расхохотался.