«Я всегда на стороне слабого». Дневники, беседы - [25]

У обеих — дочери, тринадцати и четырнадцати лет, которые ухаживали за ними дома.

У одной девочка умеет варить суп и картошку. И менять пеленки.

У второй — так же, только помогала еще бабушка подружки из школы.

Они похожи. У них извиняющиеся взгляды блестящих глаз. У одной — голубых, у другой — карих. В глазах перемешаны боль и страх за детей, которые остаются здесь. После них. И еще — выражение чего-то, за что, по их мнению, нужно извиниться.

Рожали от любимых когда-то мужчин. О мужчинах они не говорят. Нет их, этих мужчин. То есть где-то они, вероятно, есть. Но не с ними.

Говорят о своих дочерях. Какие они самостоятельные, какими они их вырастили.

— У меня дочь. Но она малая пока. Мне страшно за нее. Я не могу вставать. И есть сама больше не могу.

— У меня доча. Она малая, но все умеет по дому. Я хочу поправиться. Ну хоть чуть-чуть, доктор.

И смотрят.

Обе тяжелые.

Одна уйдет раньше. Вторая чуть позже.

Плохое пройдет

Aug. 18th, 2007 at 9:07 AM

Когда это случилось, я не сказала никому и не писала об этом.

Деньги на больных я перевожу на свою карточку, которая всегда лежит в отделении хосписа. Мой врач отправился получать их где-то на Крещатике. Обратно он шел через подземный переход. У стены кричала девушка. «Помогите». Доктор подбежал, чтобы помочь.

Его ударили сразу. Отняли, понятно, все. Не у него. У больных отняли. А ему сломали два ребра и ударили по голове.

Как же я плакала, страшно вспомнить. Денег мне никогда не жалко. Я их и считать не умею, секретарши мои знают. А вот обидно было — сил нет. От подлости этих воров.

А потом пришло в десять раз больше денег. И карточку восстановили, и мы умнее стали, надеюсь.

Это я к тому, что все проходит. И плохое тоже пройдет.

Летчик

Aug. 18th, 2007 at 7:02 PM

В шапке, старом тренировочном костюме, с бумажным пакетом в руках — его провезли мимо ординаторской.

Шестьдесят лет. На шее — серый бинт, из-под которого торчат клочья окровавленной ваты.

И родственники. Трое. Племянник и сестра. И жена. Женаты год.

В палату не пошли, оставив переодевание, перекладывание нам. Это бывает, но настораживает.

Пока мы перекладывали его на кровать, племянник подкатился к Лёлику с вопросом, есть ли у нас нотариус и срочно.

— Зачем?

— Он должен немедленно написать завещание.

— Вы понимаете, что он только поступил к нам?

— Конечно. Он же умрет тут.

Я оставлю дальнейший диалог незаконченным.

В палате осматриваю. Осторожно разматываю бинт — и как накрутили столько — дошла до опухоли. Больной мешает, толкается. Прошу посмотреть в окно, в сторону от раны. Смотрит.

Открыла. Закрыла с гемостатической губкой. Все еле держится, проросло насквозь и прорвет в любую минуту.

— Болит шея?

— Нет.

— Вы меня понимаете хорошо?

— Лучше, чем вы думаете. И не говорите громко. Я не глухой.

— Простите.

— Ладно.

— Вы давно больны?

— Давно. А это имеет значение?

Он прав, уже не имеет.

Закрепила повязку.

— Вам чего-нибудь хочется?

— Работать.

— А кто вы по профессии?

— Летчик. В Жулянах[19] летал.

Плачет.

— Пожалуйста, не надо.

Вытираю ему лицо. Не брился он около недели.

— Вечером будем купаться.

Молчит.

— Позовите какого-нибудь мужчину, он поможет мне подняться.

— Не надо вставать пока.

— Я сесть хочу.

— Держитесь за меня, и мы сядем.

— Я не могу, чтобы меня поднимала женщина. У вас есть мужчины?

— Давайте, обнимите меня, и мы сядем.

Худой, поднялся легко. Присел, огляделся в палате.

— Я пойду?

— Идите. Родственников только не надо звать. Очень прошу. Это выполнимо?

— Да.

— Тогда выполняйте. Пожалуйста.

Выхожу, вижу, что беседа про завещание продолжается. Только присоединилась жена.

Поделили их на двоих. Поровну. Я получила жену. Лёлик продолжил с племянником. Все в одной комнате.

— Вы, доктор, поймите. Я год с ним прожила. Ухаживала. Квартиру он отписал им. А мне дача полагается. У меня ребенок тоже есть. Я зря, что ли, год с ним жила?

— Алексей Владимирович, вы нас поймите. Отношения у нас не простые, она плохая. А мы бы к нему ходили. Даже тут. Войдите в положение.

— Я не могу вам помочь.

— Я не могу вам помочь.

— Он написал три завещания.

— Он ничего не написал.

— Он недееспособный.

— Докажите.

— Докажем.

Пока не дошло до драки, развели их по разным концам коридора.

Племянник быстро ушел.

— За нотариусом погнал, сука, — констатировал Лёлик.

Я вошла в палату. Он полусидел в кровати. Медленно поднял глаза, посмотрел. Устало закрыл глаза и прикрыл их ладонями.

— Я вам соврал. У меня болит все. Сделайте что-нибудь[20].

Я — мама

Sept. 2nd, 2007 at 1:45 PM

Мой младший сын в основном думает и говорит по-английски.

Говорить, писать и читать по-русски он тоже умеет. Но некоторые фразы звучат довольно смешно.

Мое любимое — «Ето делает меня грустным»[21].

А когда в Белграде мы проходили уличное кафе, он сказал, глядя на распивающих ракию мужчин:

— Я знаю, кто это. Скажу по-русски и просто. Однобутыльники.

Чужие

Sept. 12th, 2007 at 9:34 AM

Киев три года назад. Звонок.

— Я вас очень прошу, помогите положить мужчину умирать к вам. Он брошен. Он грязный, и у него боли.

— Кто вы больному?

— Никто. Бывшая жена. Разведены двадцать лет.

— А у него есть родственники?

— Нет, поэтому и звоню.

— Вы общаетесь?

— Нет. Конечно, нет. Подруга бывшая сказала. Но он человек, понимаете? Что бы между нами ни произошло, он страдать не должен.