Человек с двойным дном

«Да, да, откуда и зачем ты появился здесь, на этой земле?..»

Владимир Максимов

Лето 1942 года. Немилосердное среднеазиатское солнце. Жаркое дыхание Кара-Кум. Небольшая площадь рядом с красноводским портом забита издерганными измученными людьми, чемоданами, сумками, узлами. Третьи сутки они днюют и ночуют здесь, зачисленные в неблагонадежные, выброшенные внезапно из Баку неведомо куда. Плач детей. Причитания старух. Нестерпимая жажда (в Красноводск воду доставляют пароходами из Баку). И мухи. Крупные, ленивые, сытые. Неторопливо низко-низко с каким-то чувством превосходства кружащиеся над нами. Садящиеся на распаренные, потные тела и лица. Это самое яркое впечатление детства.

Я родился в 1934 году в Баку в семье инженеров-нефтяников. Отец родом из Тбилиси. Мать бакинка. Бабушки и дедушки во внуке-первенце души не чаяли, няня, вырастившая и маму, и ее сестру, то-есть и не няня вовсе, а родной человек, баловала сверх всякой меры. Летом мы обычно отдыхали в Ессентуках или Кисловодске. В доме всегда было весело. Папа играл на рояле, я под его аккомпанемент пел о «трех танкистах» и о том, что «Сталин наша слава боевая»… И только спустя много лет я узнал о страхе, который царил в семье с 1937 года, когда был расстрелян один из руководителей нефтяной промышленности республики, муж маминой сестры Слуцкий, а тетю, как жену врага народа, засадили в лагерь. В 1958 году отец мне рассказал, как в течение нескольких лет жил в ожидании ночного звонка, приготовив вещи на случай ареста.

Неотвратимость ареста усугублялась и безрассудным поведением моего тбилисского деда. До революции он владел маленькой красильней. Ее экспроприировали, дедушка стал красильщиком-надомником. Еще мальчишкой я слышал от него слова, смысл которых понял лишь много позже. Коммунистов он не именовал иначе, как убийцами, и поистине удивительно, как удалось ему дожить до седых волос и умереть естественной смертью. Он не желал примиряться с режимом, отобравшим у него честно заработанное имущество. Он не хотел иметь с ним ничего общего. Боже мой, сколько раз фининспекторы выносили из его квартиры все, что можно было вынести, — де, работаешь без патента, без ведома властей. Он с презрением смотрел на них, с презрением отвечал на их вопросы и все начинал сначала. Сталина дед всю жизнь называл бандитом. Помню, как ссорились с ним из-за этого родственники и как убежденно он повторял:

— Вот умру я, меня не будет, а вы о моих словах вспомните.

Однажды, уже после войны, муж сестры отца, солист тбилисского оперного театра, дядя Гоги повел нас с дедушкой на кинофильм «Падение Берлина». Когда на экране появился Сталин, дед закричал:

— И здесь этот бандит!

Перепуганный дядя схватил нас в охапку и вытащил на улицу. А зал безмолвствовал. Все были убеждены, что это провокация. Лучшие дедовы друзья страшились приходить в гости, так как во время беседы на длинном, узком, типично тбилисском балконе он мог громко спросить:

— Послушай, Ефим, а ты читал сегодня «Правду»? Читал. Ну и что скажешь? Где еще так бессовестно врут?

Но словно Бог его хранил. Все сходило ему с рук.

А на нас беда обрушилась с нежданной стороны. Второй муж моей бабушки по материнской линии, юрист старых русских интеллигентских корней, Глеб Львович Лопатинский, был неизменно спокоен, благодушен и добр. На мир до конца жизни умудрялся смотреть сквозь розовые очки. Никогда против советской власти и словечка плохого не вымолвил. Тихо трудился. Думал только о семье. И вот его-то, когда замыслил живодер бериевский дружок первый секретарь ЦК ВКП(б) Азербайджана Багиров очистить Баку от подозрительных элементов, внесли в многотысячный список высылаемых. Без суда, без объяснений. Как и всех остальных. Высылаетесь — и баста! Куда? Приедете — увидите.

В то время моя двоюродная сестра, дочь репрессированных родителей, тяжело заболела и лежала на спине в гипсе. По мнению врачей, в таком состоянии ей предстояло провести не меньше пяти лет. Бабушка твердо решила сопровождать мужа, куда бы его ни сослали, и мои родители хотели взять к себе пятилетнюю племянницу. Но их намерения столкнулись с железной волей властей: дочь врага народа в Баку оставаться не может! Сравните с большевистской гуманной декларацией: «Дети за отцов не отвечают». Какой же был выход? Отправить в ссылку двух стариков с беспомощным ребенком? Протестовать? Мама отвергла оба варианта. Второй грозил неизбежной гибелью. Первый не уживался с совестью.

— Мы просто поедем с ними, — сказала она.

Отец не спорил, хотя и понимал, что добровольное присоединение к изгнанникам может быть расценено как демонстративное проявление недовольства и даже бунт.

Так мы и двинулись в дорогу. На переполненном, кишевшем тараканами дряхлом пароходе пересекли Каспий и оказались в людском скопище на душной, грязной, раскаленной красноводской площади. А оттуда дальше на восток. Подогнали для ссыльных товарняк, человек по пятьдесят запихали в каждый вагон, и сорок восемь суток — необъятны просторы Родины! — под охраной конвоиров мы медленно катили и катили в неизвестность. Солнцелюбивых бакинцев привезли в суровый северный Казахстан. Выгрузили на станции «Вишневка».Отсюда их разбрасывали по всей обширной территории неприветливого малонаселенного края.