«Я всегда на стороне слабого». Дневники, беседы - [27]

Шумахер открывает окно и спрашивает, что случилось.

— Человек умирает! Почти час умирает, и никого нет. Что за город…

Останавливаемся. Холодно.

Находим загулявшего со вчерашнего дня товарища. Абсолютно замерзшего, с красным лицом и тремором, который запомнится ему надолго.

— Что случилось?

— Плохо.

— Пили вчера?

— Конечно, пил. Водку.

— Залезайте.

Посадила на кресло. Давление померила. Высокое. Пульс — под сто сорок.

— Как зовут вас?

— Не помню.

— Живете где?

— Где-то рядом.

Документов нет.

— Что вы помните?

— Холодно было.

Отдали все свои куртки, руки согрели как-то, успокоили.

— Где живете?

— В больницу не поеду.

— А домашний номер помните? — осенило Шумахера.

Вот тут его прорвало. Номер выдал сразу. Я даже удивилась.

Потом всплыло имя. Затем медленнее — фамилия.

Набираем. Подошел сын.

— Нашли на улице. Это, мы, конечно, очень извиняемся, не ваш папа?

— Везите.

Довезли.

Надо было слышать, как сын сказал: «Ну, здравствуй, папа…»

Высадили, вернули. Сказали уложить спать. Ну, и не пить хотя бы сутки. И к докторам.

Надеемся, все хорошо у него.

Будьте осторожны.

«Чайка»

Oct. 27th, 2007 at 12:16 AM

— Лизавета, это дядя Саша[24]. В театр пойдем в субботу? Ставят «Чайку».

— Конечно, пойдем.

Этому разговору больше двадцати лет.

Сегодня вечером я снова смотрела «Чайку».

Наверное, никого из своих родственников я не любила так, как его. Мой дядя Саша. Он был младше мамы на несколько лет.

Педиатр — это под его влиянием я стала врачом.

Мы жили не так далеко друг от друга, и каждое воскресенье я проводила с его семьей. Помню, как он играл с нами. Помню, как меня, маленькую, он водил куда-то на День медика. Помню, как дарил мне подарки на дни рождения и ни разу не забыл поздравить меня.

Это ему я доверяла свои первые секреты и свою самую первую любовь, с ним обсуждала, уже поступив в институт, как можно прогуливать лекции и при этом не заваливать сессии. С ним слушала летом на старой даче радиостанцию «Свобода» и говорила с ним до утра. Он носил чеховскую бородку и смотрел на меня добрыми карими глазами.

По его учебникам я учила пропедевтику детских болезней. От него мне достались «Очерки гнойной хирургии» Войно-Ясенецкого, которые я храню до сих пор.

Он приучил меня пить крепкий чай. Научил говорить с родителями больных детей. У меня масса привычек, которые я получила от него.

Перед тем, как стало окончательно понятно, что я уеду из России, я долго не могла сказать ему об этом. Потому что боялась.

— Ну что, не могла в Москве замуж выйти? — он вздохнул и надолго замолчал.

Саша (я всегда его звала так) стал слепнуть года за три до моего отъезда. Глаукома не позволяла ему работать. Инвалидность. Выпивка. Одна за другой. Вытаскивала из запоев, из мест, в которые он попадал. На какое-то время он становился таким, каким был до болезни. Потом все повторялось.

После отъезда из России — звонки. Читать мои письма он не мог — не видел. Последний звонок был недели за две до конца.

— Лизуля, приезжай, родная! Поговорим. Я тоскую.

Письмо от мамы было коротким.

«Лизочка, мне больно сообщить тебе, что дядя Саша погиб. Он был очень хорошим, но очень больным человеком».

Его, слепого почти, сбила машина на переходе около метро «Войковская». Машину не нашли. Характер повреждений определили на вскрытии.

Он долго лежал на улице — подобрали его дворовые мальчишки. Потом тело неделю пробыло в судебном морге, как неопознанное. Пока не стали искать его дети.

Тогда я не приехала. Сыну было пять месяцев, и я кормила грудью.

Меня убедили, что я просто не успею и пропадет молоко. Я плакала и кормила, практически не выходя из дома в Вермонте неделю. Просто лежала, подсунув грудь малышу. Он ел, я плакала и говорила с ним. Нет, не с малышом.

«Ну прости меня, ну прости, ну прости меня». И молилась, как могла.

Я не должна была уезжать или должна была забрать его с собой.

Я до сих пор ненавижу себя за это.

И до сих пор люблю его, как живого.

Ему было пятьдесят лет.

Пока не идеальная

Oct. 30th, 2007 at 10:22 PM

Я пишу о том, что вижу. Меня часто обвиняют в том, что я предвзята в отношении врачей, родственников и чиновников.

Моя правда — на стороне больного. Прав он или не очень. Нравится это кому-то или раздражает. Я не могу по-другому. Когда смогу — надо будет уходить в идеальные жены. И когда-нибудь я сделаю это.

Пора учиться

Nov. 15th, 2007 at 10:00 AM

Отработали на Павелецком.

Бездомные перебрались в здание вокзала, тихо сидят там около входа в метро. Узнали нас, доложили последние события их нехитрой жизни за прошедшую неделю.

В Таню кто-то в шутку выстрелил петардой. Попал по касательной в шею. Лицо в гари. На шее — ожог.

Мужчину, чьего имени не знаю, милиционер ударил дубинкой по ноге. Спящего. Перелома нет, но отек и гематома обширные.

Сашка, негласная староста вокзала, поведала о том, что перед Днем милиции стражи порядка озверели совсем и били всех, кто спал. Колоритно объяснила, что она думает по этому поводу.

В основном — травмы и трофические язвы. Всех перевязали. Раздали одежду, которую вы передали.

Совершенно нет носков. И ботинок большого размера.

Сашка абсолютно серьезно спросила меня вчера две вещи, на которые я затрудняюсь ответить: