«Я всегда на стороне слабого». Дневники, беседы - [26]

Она его и привезла к нам. Они не смотрели друг на друга.

Про Гусь-Хрустальный

Sept. 17th, 2007 at 8:45 PM

350 км от Москвы. Другая жизнь.

Девочка Оля, к которой нас вызвали, ждала нас трое суток. Не потому, что мы такие хорошие, а потому, что за девятнадцать лет ее жизни к ней никто не приезжал. Никто.

Она лежит поперек дивана в холодной комнате. Отопления нет. Рано, видимо, включать. Администрации виднее всегда, что, кому и когда надо.

У девочки метр роста, двадцать пять килограммов веса и единственная, левая рука, которой она поздоровалась с нами.

Она знает наши имена. Мама ей сказала, что мы приедем. Она спросила, кто это будет, и выучила имена, чтобы поздороваться.

У нее карие глаза, которыми она внимательно следит за всеми. Оля говорит и понимает, как девятнадцатилетняя нормальная девушка. Она понимает, что другая. Не больная, больной она себя не считает. Она другая.

Не нужная никому, кроме матери.

Вот вам холодные факты. Стиральной машины нет. У нее три пары колготок.

Пенсия — три тысячи рублей. Она хочет фотоаппарат. Снимать комнату, кроме которой у нее ничего нет. Маму. Попугая на подоконнике. Маленький телевизор. Окно с жизнью за ним.

Она улыбается. Как малыш. Тянет свою крохотную ладошку. Смеется, когда я ей рассказываю, что мы ехали к ней со скоростью за сто километров в час.

Что у них? Долги, окно, в котором дыры. И любовь. Иначе бы они не выжили.

Ссуда, взятая в банке, чтобы не умереть с голода.

На вопрос: «Оленька, а что ты любишь?» — она отвечает просто: «Кушать». Не шоколад, не фрукты, а просто еду.

Больше я ничего писать не буду. Потому что я не могу. Правда, не могу.

Заметила

Sept. 23rd, 2007 at 4:59 PM

Иногда в семьях с больными я вижу столько любви, что понятие о ее бесконечности становится реально ощутимым.

Это не поправленная подушка или повернутый вовремя на бок больной, не миска бульона, не икра и не цветы. Не чистое белье, не вымытые руки. Не модные лекарства и доктора и сиделки.

Это преданность, прощение, терпение и привязанность. Единое целое, которое невозможно разлучить. Невозможность разлюбить ни при каких обстоятельствах. Там не бывает обид и недомолвок, нет вздохов, и жалоб тоже нет.

Есть данность. Любовь.

Про страховку

Sept. 30th, 2007 at 10:08 AM

Занимаемся страховкой для нашей «скорой».

— А что нам нужно для того, чтобы правильно закончить все оформление?

— Застраховать ваши жизни от несчастного случая. Не беспокойтесь, это копейки.

Петрово-Дальнее

Oct. 8th, 2007 at 6:49 PM

Дорога к нему идет по Рублевскому шоссе. Мы смотрели на коттеджи, дорогие рестораны и магазины. Иномарки, должна заметить, уступали нам дорогу. Иногда.

А потом коммуникатор, который показывал дорогу, привез нас в тупик. Видимо, когда-то там действительно была дорога, но теперь путь перекрыт загадочной красной стрелкой и новым домом. Развернулись. Дорога резко поменялась. Глина, песок, ухабы.

И вот — Петрово-Дальнее. Дом в поселке. Полуподвальное помещение с открытыми окнами. Соседи встречают словами: «Наконец-то! Вы бы в пятницу приехали, а то к вашему приезду убрались».

Темная комната с запахом гниющего мяса. На кровати — человек. Красивый. Шестьдесят лет. Рядом с ним — сестра-инвалид.

— Это я вас вызвала. К нам никто не ехал.

Вышел и, не попрощавшись с нами, исчез единственный сын больного.

— Андрей, что с вами случилось?

На шее — хорошо сформированное отверстие от трахеостомы. Трубки в горле нет. Она лежит на подобии стола. Дышит тяжело. На пальцах показал, что перенес восемь операций.

— Напишите.

«Трубка выпала, сам поставить назад не смог».

Плачет.

— Дышать трудно?

Кивает.

— Страшно?

Снова кивок.

— Я не сделаю вам больно.

Фонариком светил наш хирург Ваня Аминазин[22], водитель Паша Шумахер[23] стоял на подхвате с салфетками. Увидела то, что перекрывало отверстие. Как-то подхватила зажимом. Вытащила.

Скорее подходит слово «выгребла», простите за подробности.

— А сейчас вы будете кашлять.

Садимся вместе. Мы кашляли долго. И откашляли тоже много.

Иван мыл трахеостомическую трубку, тоже забитую неизвестно чем. К слову, у больного выключена вода. Так что сливали на трубку из бутылки. Потом обработали тем, что с собой было.

Еще раз спасибо тому неизвестному, кто подарил мне чемодан с инструментами.

Больной боялся, поэтому крепко держался за мою левую руку, оставив для манипуляций мало места.

Потом — смена докторов. Андрей держался теперь уже за обе руки. А Иван ввел трубочку. Ленточку вокруг шеи завязали. Задышал ровно, порозовел. Спасибо сказал. Все хорошо.

Кроме одного — воды в этой квартире так и нет.

А скоро не будет и света. За неуплату. Мы постараемся отплатить его долг.

Вот только кто-нибудь может мне объяснить одну вещь — можно ли ОТКЛЮЧАТЬ воду инвалидам? Инвалиду, который НЕ МОЖЕТ говорить. И звонить не может. И попросить ему некого. И никак не попросить, так как НЕ ГОВОРИТ он.

Ведь Петрово-Дальнее — не Москва, там все друг друга знают.

Что происходит с нами?

Обратно мы ехали по тому же ровному Рублевскому шоссе. Там другая жизнь. Другая.

На улице

Oct. 16th, 2007 at 9:51 PM

Едем тихонько на «скорой» в сторону Большой Полянки.

Яркого вида женщина активно жестикулирует в нашу сторону. Дворничиха или консьержка.