«Я всегда на стороне слабого». Дневники, беседы - [21]

Вы догадались, кто остался. Да, это МОИ.

Звонит.

— ВАШ поступил.

— Бомж?

— Нет, но почти.

— Кладем?

— Это ответ?

— Что-нибудь еще у тебя?

— Конечно. Хоронить его будем мы. Ну, вы… В общем, вы меня поняли.

— Пусть пока поживет.

— Я предупредил.

— Я поняла.

В другой раз:

«ВАШ “сладенький и несчастный” обоссал всю палату, разорвал три простыни и страшно орал матом. Все больные испугались».

«Приходили к одному из ВАШИХ. Вынужден был сторожить около комнаты для родственников, чтобы все не выпили и не украли».

«ВАШ, ну из тюрьмы который…»

«ВАШ выпил почти все в баре».

«Ну, этот из ВАШИХ», — говоря это, он по-особенному смотрит на меня.

Я привыкла.

Увидела сегодня

March 29th, 2007 at 10:32 PM

В отделении онкологии молодая женщина с волосами, состриженными на нет. На ней голубой халат с ромашками. Из-под тонкой ключицы виден катетер, фиксированный белым пластырем.

Она провожала пятилетнего сына — темноволосого и кареглазого мальчика, который приходил на посещение.

Мальчик с папой сел в лифт и уехал, помахав маме пухлой ладошкой.

Она осталась и долго крестила его вслед.

Один

Apr. 4th, 2007 at 9:42 PM

Он был из первых моих больных в Киеве. У нас еще не было палат. Да и ничего не было.

Святошино, которое обслуживает хоспис, полно пятиэтажных панельных домов желтого цвета. Там грязные подъезды и неистребимый запах, замешенный на моче и кислой капусте. На пятом этаже жил Серёга. Еще его звали Серьгой. Тридцатилетний парень, жена бросила, с дочкой видится раз в три недели. Они боялись заразится от него. Раком. Об этом мне сказала мать Серёги на кухне. Плакала. Просила взять куда-нибудь в больницу, потому что характер у него стал невыносимым. Он был зол на весь мир, на здоровых и благополучных, на женщин, включая мать, на друзей, которые не приходили, оттого что он откашливал мокроту с плохим запахом. Он не мылся и не брился много дней.

Ел, как едят бомжи иногда — складывая вместе первое и второе в одну тарелку.

В его комнате была одна икона. Николая Чудотворца. Когда я вошла в первый раз, он эту икону демонстративно повернул к стене. Я нарушила его пространство. Он не собирался делить его со мной.

Диван, относительно чистое белье, три одеяла — он мерз все время. Табуретка с тарелкой и стаканом воды. Пепельница с водой на дне и тремя размокшими окурками. Пол-литровая банка с кровавой мокротой на дне. На полу — вытертый ковер. На стене — ковер целый. Мать подарила на свадьбу. Три журнала. Пачка газет с кроссвордами. Под диваном — бутылки из-под вина.

— Я пью по стакану, когда болит сильно.

Это было его «здравствуйте».

— И помогает?

— Нет, не помогает. Вы кто вообще?

— Я доктор.

— А… А у нас денег нет больше. Мать последнее отдала. А еще я алименты плачу. Дочке. Так что говорить нам не о чем.

— Бесплатно.

— Дожил, б… Вы что, баптистка?

— Нет.

— Так чего надо?

— Я вас осмотрю и попытаюсь помочь.

— А сдохнуть вы мне не можете помочь. З…ло все. Мир — говно. Вы тоже. И я хочу этот высер мирской покинуть. Поможете?

— Нет.

— Тогда — в сад.

Он хрипло засмеялся и закашлялся надолго.

Сплюнул в банку и показал мне.

Взяла банку в руки — он вместе со мной заглянул в содержимое.

— А это кровь?

— Да.

— Херово.

Он сел, попробовал закурить, но передумал. Крутил в желтых пальцах сигарету и крошил табак на одеяло.

— Ну что, на ты? — спросил.

— Давай.

— Чё делать-то надо? — обреченно так спросил, я даже интонацию помню. Наверное, так спрашивают ментов или захватывающих в заложники.

— Ничего. Я сама. Дыши как обычно, я послушаю.

Худой. Слева дыхание проводилось, справа — тишина. Правого легкого уже не было. Осмотрела. Все было очень плохо.

— И что скажешь?

— Давай обезболимся, и от кашля тебе найдем что-нибудь.

— Поможет?

— Да. Должно помочь.

— Врешь.

— Почему?

— Все врут. И все б…и.

Отрицать не имело смысла. Говорил он правду. Это я его обманывала.

Дала лекарства, вызвала на себя районного онколога, чтобы выписал ему обезболивающие.

— Я буду тебе звонить.

— Ага, будешь.

— И послезавтра я зайду снова. А ты или мама скажете, помогает или нет.

Он не ответил.

— До свидания, Серёга.

В ответ — ни звука. Я пришла к нему через день. Он побрился и вымылся. Бутылка стояла на табуретке. Банка с мокротой была прикрыта салфеткой.

— Здравствуй, Сергей.

— Ты не бросай меня.

— Не брошу.

— И сестры, телки твои, пусть приходят.

— Хорошо.

— Только не бросай меня.

Пантера

Apr. 15th, 2007 at 9:29 PM

Трудный товарищ попался. Характер — броня. Циник. Богат. На всех зол. Жизнь удалась вроде. Болезнь — как капкан. Нет, он не умирает пока, просто диагноз[15] сравнял его — сильного — со слабым.

Это «оказалось тяжелее, чем дефолт» — такого я еще не слышала.

Смотрит, молчит или в стенку лицом. В глазах — звериная тоска и боль.

Неделю билась. Пусть живет и умирает, как хочет. Обозлилась и я.

— Пей! Воду пей!

— Иди на х…

— Давай поговорим с тобой.

— Иди на х…

— Я правда уйду. Ты зачем меня позвал?

— Ага. И ты.

— Ну, что я?

— На х… иди.

— Знаешь, я тоже устала.

— От меня?

— От грубости твоей.

— А от болезни моей ты не… того?

— Видала и покруче. Ты не умираешь пока.

— Сука.

— Еще раз выругаешься — уйду. И ищи себе другого врача.

— Прости. Ты не сука. Ты…

— Воду пей.

Демонстративно громко делает глоток.