«Я всегда на стороне слабого». Дневники, беседы - [20]

— Добрый день, — сказал, входя в отделение.

— Вы к кому-то пришли?

— Именно так. К Васильеву, палата номер девять. Я звонил, — он протолкнулся вперед, поставил сетку на диван и продолжил: — …вы сразу не открыли — непорядок. Я, так сказать, человек правильный и пунктуальный.

— Наверное, мы не сразу услышали. Проходите.

— Вот-вот, не сразу услышали, не успели, недопоняли. А во всем должен быть ус-та-нов-лен-ный порядок. И правила. Без них, так сказать, везде бардак. Полный и, так сказать, бесповоротный. А всего этого можно избежать…

Мне мешала его говорливость и выражение «так сказать», которое он вставлял в каждую фразу. Мысленно пожалев несчастного Васильева, я попыталась проводить посетителя — а звали его Андрей Андреич — до палаты.

— Не торопитесь. Торопливость, так сказать, до добра не доводит. Помогите мне переодеться. Спецодежда тут полагается?

Ему дали халат и бахилы. Андрей Андреич долго надевал их на себя, тщательно застегивая все пуговицы.

— А маска? — спросил он.

— Зачем?

— Да как вам объяснить? Природы рака никто не знает. Вы уверены, что я ничем не рискую?

Так как я была не уверена ни в чем, то принесла ему маску из перевязочной.

Он натянул ее и произнес:

— Я готов. Вы проведете меня, доктор?

— А он вас ждет?

— Нет. Сюрприз, так сказать. Старые коллеги по работе. Жизнь — интересная штука. Я Юру знаю много лет. И мы, так сказать, враги лютые. Обстоятельства так сложились в свое время, что мне пришлось… — он замялся. — В общем, грешок за мной. Да, собственно, не грешок, но тянет что-то внутри. Надо расставить точки.

— Давайте я спрошу, хочет ли он вас видеть, ладно?

— Правила. Да, я тоже соблюдаю закон и правила. Скажите.

Васильев угрюмо выслушал, кивнул.

Андрей Андреич просеменил в палату. Через три минуты оттуда мы услышали громкую фразу:

— Иди на х…, подлец.

Андрей Андреич из палаты вышел.

— Вот так и знал. Ни тебе раскаяния, ни тебе страха Божьего. А все почему? А потому что… впрочем, это не так важно. Я, так сказать, сделал все что мог.

— Вы прощения просили?

— Нет. Зачем. Я объяснить хотел. Были у нас трения. До следствия дошло. Я повел себя правильно. По законам того времени. А он — он не понимает. И теперь точно знаю, что я не ошибся. Где я могу вымыть руки?

Он тщательно мыл руки под краном в ординаторской. Потом переоделся и, попрощавшись, ушел. На стуле остались аккуратно сложенные халат, бахилы и маска.

И оттуда

March 2nd, 2007 at 9:19 PM

Мы не называли ее между собой по имени. Только «Она». Так больную звал В. — друг, который воспитывал ее ребенка.

Даже болезнь не смогла изменить ее облик — кареглазая, с длинными ресницами, она оставалась привлекательной.

Но что-то настораживало в ее взгляде, какой-то холод, то ли неприязнь, а может, да и скорее всего, — обида. На нас, на тех, кто остается, когда она уходит.

С ним она проводила много времени. Он ночевал с ней, утром шел на работу и возвращался после пяти.

Днем она лежала одна. Были подруги, были какие-то звонки, была даже мать, которая забирала мальчика к себе домой.

На вопросы она отвечала охотно, говорила о том, кем и где работала. Потом спрашивала, сколько времени осталось до прихода В. Он разогревал ей еду, помогал вставать, а когда она засыпала, выходил к нам.

Виновато переминаясь с ноги на ногу, спрашивал разрешения покурить. Пил чай. И вздыхал.

Я боялась спрашивать об их отношениях — это их жизнь, не моя. Разговор он завел сам.

— Елизавета Петровна, она не хочет умирать.

Киваю.

— Она хочет, чтобы я ушел вместе с ней.

— Как?

— Чтобы я не остался.

— Один?

— Да нет. Она боится, что будет другая женщина. Ну, вы понимаете.

Я не поняла, но на всякий случай снова кивнула.

— А вы женаты?

— Нет.

— А вместе давно?

— Лет семь…

Он замолчал и снова закурил.

— В., вы ее любите?

— Любил. Сейчас боюсь. Ну и жалею.

— Жалеете — любите, правда?

— …Да. И боюсь. Я боюсь, что она мучается из-за того, что я остаюсь. Такое бывает?

Я думала, что ему ответить. Да, бывает. Бывает. «Тянут за собой» — так говорят мои санитарки, всеведущие мои няни…

Ему не сказала. Наговорила про интоксикации, депрессию, боли — мне не хотелось, чтобы он поверил в то, что такое действительно бывает.

А потом случилось страшное. Медсестра вошла с шприцем для того, чтобы ввести ей обезболивающее.

Она приподнялась в кровати и, размахивая руками, стала кричать:

— Я знаю, вы ждете, чтобы я умерла. И ОН будет ВАШ. А я не дам. Я ОТТУДА вылезу и… и задушу. Всех. И тебя, и всех. Я узнаю, кто это сделает. — Она откинулась на подушки и покорно подставила руку для укола.

Сестру трясло. Его тоже.

Да, мы назначили лечение. Оно приглушило боль и агрессию, но сути не изменило. Она оставалась такой же. Даже слабея, грозила ему пальцем: «Помни!»

Ушла она при нем. Тихо.

Он плакал и говорил, что ему страшно.

Через два года он пришел к нам. Живет один.

Жалко людей…

Ваши и мои

March 18th, 2007 at 2:20 PM

Врач — в обиходе Лёлик[14] — мы с ним ругаемся, любим, ненавидим, работаем вместе шесть лет, почти с самого основания киевского хосписа. В общем, часть моей семьи, скажем прямо.

Он делит, скорее всего непроизвольно, больных на ЕГО и МОИХ.

По стечению обстоятельств, ЕГО — это интеллигенты, сохранные, хорошо образованные, влюбленные, романтические.