«Я в Берлине. Сидоров» - [5]
«Я вижу, что могу сказать тебе все — как самой себе, только той, которая лучше и светлее меня» (16 августа 1935).
«Плакала над твоими стихами — лучше сказать: над тем, что мне дали почувствовать твои стихи, по сравнению с неисцелимой поверхностностью всех остальных моих отношений с людьми» (там же).
Активно общаясь с известными поэтами старшего возраста (К. Бетокки, С. Квазимодо, Л. Синисгалли, А. Гатто), Серени был не связан ни с кем из них подобным творческим и человеческим союзом. Сравнение стихов его и Антонии 1935–1938 годов обнаруживает многие переклички, вплоть до взаимного цитирования.
Яркой отличительной чертой раннего Серени было переживание зыбкости мира и европейской цивилизации, ускорения исторических часов, предчувствие близкой войны. Подобное ощущение, нарастая до отчаянного, катастрофического, возникает и в стихах Антонии. Оба, каждый по-своему, чувствуют и передают приближение роковой грани.
За несколько месяцев до своей смерти Антония отдала Витторио записи своих стихов последних лет. Возможно, он увидел в этом знак принятого решения: мысль о самоубийстве не оставляла Антонию уже давно. Вскоре им было написано стихотворение «Диана», обращенное к скрытой под вымышленным именем женщине, или добровольно ушедшей из жизни, или готовящейся уйти. Не беремся уверенно судить, какова связь между именем Дианы, девственной богини-охотницы, и Антонией, девственницей, спортсменкой, участницей конных охот своего отца. Копию этого стихотворения, сделанную рукой Антонии, нашли при ее бесчувственном теле в день самоубийства, 2 декабря 1938 года. Внизу было приписано: «Прощай, Витторио, дорогой, — мой дорогой брат! Вспоминай меня вместе с Марией»[5].
Трагедия в каком-то смысле закрепила их связь. Антония стала внутренним собеседником поэта. Серени будет отзываться на голос подруги еще спустя два десятилетия после ее смерти.
Серени призвали на военную службу сразу после свадьбы, в июле 1939-го, в 1940-м он вернулся домой, а через год, осенью 1941-го, был повторно мобилизован буквально от колыбели новорожденной дочери. Время с августа по ноябрь 1942-го Серени вместе со своей пехотной дивизией провел в Греции, ожидая отправки в Северную Африку. Поражение под Эль-Аламейном обрушило эти планы, дивизию перебросили обратно: теперь флот и войска союзников грозили самой Италии. В июле 1943-го — за два дня до падения Муссолини — лейтенант Серени был взят в плен американцами близ Трапани (Сицилия); два тягостных года прошли в лагерях Алжира и Марокко. Серени никогда не разделял агрессивно-имперского пафоса фашизма. Войну он принял как закономерную судьбу заблуждавшейся нации. Вместе с нею ему довелось пройти сквозь свое «чистилище». В молчании пустыни, в стороне от решающих событий войны, поэт, тем не менее, не выпадает из истории. Чувство истории в его алжирских стихах только сгущается. И, как в самых первых опытах, в них снова присутствуют детские спутники Витторио — сетка расписания и часовая стрелка.
Через порт Оран пленные после освобождения могли добраться до родных мест.
В 1947-м выйдет сборник военных стихов Серени под общим заглавием «Алжирский дневник». Книга сделает его поэтом не только знаменитым, но действительно нужным своему поколению в момент отрезвления от имперско-милитаристского самообмана.
Первую часть сборника составляет цикл «Афинская девушка». Содержание стихотворения, давшего название всему циклу, не предполагает ни любовного романа, ни даже просто знакомства с его центральным персонажем. Но, вызывая в поэте волну глубоких, далеко не только личных переживаний, «афинская девушка» становится одним из ярких образов мистической посвятительницы, проводницы в странствиях поэта, в каком-то смысле приближаясь к центральным женским образам двух столпов италийской поэзии — Вергилия и Данте.
Вся ранняя поэзия Серени содержит постоянную отсылку к Европе, не только как к родному для Серени культурному миру, но и как к живому существу. В стихотворении «Итальянец в Греции» (август 1942[7]) мы прочитываем важное обращение: «Europa, Europa che mi guardi… Европа, Европа, которая смотришь на меня…» Эта строка моментально вызывает в памяти слова Антонии Поцци: «Poesia… Poesia che mi guardi… Поэзия… Поэзия, которая смотришь на меня…»
Поэзия для Антонии неразделимо соединяется с совестью. Функцию совести, некой твердой моральной опоры, имеет и образ Европы у Серени. Серени видит в Европе проявление того же божественного творческого принципа, который чтит Антония. Оба поэта идут рядом, как писала Антония семью годами раньше.
Греция была близка Антонии во многих смыслах. С семнадцати лет всю ее судьбу определила ее первая и последняя любовь — любовь к Антонио М. Черви, филологу-грецисту, преданному поклоннику Афин эпохи Платона и Перикла. В силу того же чувства древнегреческие культурные корни юга Италии — земли, связанной с любимым, — Антония воспринимала как свои собственные, воспринимая их с мистическим оттенком. Предметы из раскопок, фотографии древнегреческой скульптуры, попадая ей в руки, становились для нее реликвиями. Этим предметам она посвящала и стихи.
