«Я в Берлине. Сидоров» - [3]

умерший мужчина

…например, из тумана и разных звуков,

шагов на лестнице

появляется распорядитель завещания,

с отсутствующим видом.

это и есть начало всего.

вчера уже далеко…

мы на стульях в темном баре,

не знаем, куда девать искаженные лица.

словно почтовый конверт, вывернутый наизнанку.

«это правда? нет ни образа, ни формы?» —

если представить себе смерть, то, пожалуй, все было

именно так.

знаешь, М., в лезвии бритвы до сих пор видно

вчерашнее голубое равнодушное небо.

но не вспомнить, когда и в каком месте

я потерял тебя из виду.

КОРОТКОЕ ЗОЛОТОЕ ВРЕМЯ —

тебе дали его под залог,

который теперь ты вернул богам, в их божественную

                                                                   казну.

«да, это наш старый чек», — бубнит распорядитель.

всегда была осень,

и вчера, и сейчас.

«опадают тоскливые листья», —

этот голос идет к человеку, по улице,

идет путем черного корабля.

в день похорон нет слов,

и некого встретить.

горечи и гневу, недовольству

нет нигде места.

подняв глаза к небу,

засунув ноги в тяжелые ботинки,

ты тихо лег на бок:

«прощай.

нельзя больше верить

ни в солнце, ни в море».

скажи,

твоя грудь болит до сих пор?

ответь мне,

               ответь

                            мне,

М., уснувший в земле.

1942–1947

Впервые стихотворение «Умерший мужчина» было опубликовано в журнале «Дзунсуй-си» («Чистая поэзия»), в февральском номере 1947 года. Однако широкой публике оно стало известно благодаря антологии «Сборник стихов „Арэти“ 1951 года», куда были включены наряду с другими произведениями — «Америка», «Утренняя песня отеля „Кэйсэн“», «Человек на мосту».

Приведем комментарий Ооки М. и Таникавы С.: «Произведение „Умерший мужчина“ — не только характерный пример творчества Аюкавы начала послевоенного периода, но и памятник всей послевоенной японской поэзии. <…> Война унесла жизни огромного количества людей, в том числе жизнь близкого друга Аюкавы Нобуо, поэта Морикавы Ёсинобу (1918–1942), чье творчество оказало влияние на Аюкаву. Морикава умер от болезни на фронте в Бирме в августе 1942 года, за два месяца до поступления Аюкавы на военную службу. В стихотворении есть обращение „М.“, Морикава, но автор оставляет лишь инициал. И это делает обращение Аюкавы универсальным, адресуя его всем погибшим в то время.

Упоминаемые в первой строфе „туман“ и „лестница“ — слова, часто встречающиеся в творчестве Морикавы Ёсинобу. Слова эти, сопровождая возникающий из пустоты образ распорядителя завещания, указывают и на личность умершего. <…> Далее в стихотворении говорится о КОРОТКОМ „ЗОЛОТОМ“ ВРЕМЕНИ, когда умерший „М.“ был еще жив. <…> В последней строфе („горечи и гневу, недовольству / нет нигде места… / засунув ноги в тяжелые ботинки, / ты тихо лег на бок“) возникает картина позорной смерти М.». Смерть в данном случае названа «позорной» потому, что Морикава умер от болезни, а не на поле боя.

«„Прощай. Нельзя больше верить ни в солнце, ни в море“, — эти слова, произносимые распорядителем завещания, следует понимать как скрытое послание умершего», — пишут Оока М. и Таникава С.

Возможно, Аюкава здесь снова говорит о «божественном гонораре». На наш взгляд, данный фрагмент близок к поэтике Т. С. Элиота (традиция «Улисса» Дж. Джойса), поскольку Аюкава не разграничивает тут голос умершего и голос распорядителя.

америка (фрагменты поэмы)

              1

это было осенью сорок второго года.

«ну, будь здоров!

наверное, не свидимся больше.

останемся мы живы или нет,

виды наши на будущее плохи,

и впереди только темнота».

так, подшучивая над собой,

в неуклюже сидящей на нас форме,

с нелепыми ружьями,

мы уходили из ночного квартала по одному

и гасли, как огоньки.

старики, напоминавшие искусственные цветы,

не скупились на похвалы для нас,

идущих в самые опасные места на земле.

предчувствие было сухим, как ожидание грозы.

а потом гроза принесла ветер и капли смерти.

смерть шлепала нас по головам,

и мы гасли один за другим, по очереди.

послушай, М.,

ты сдержал обещание,

ушел в темноту,

оставив после себя только

запах медикаментов и тяжелые ботинки.

пламя и пепел забрали тебя целиком,

почему же печаль

твоего застывшего лица

не покидает нас, не тронутых смертью?

искусственные цветы.

                        2

«этот город пересекает мутная река.

лодки замерли у берега, словно задумались…

а помнишь, как долго мы гуляли там,

как глядели по сторонам

то мокрыми, то сухими глазами?

как собака на мосту свернулась в кружок…»

навсегда расстаемся с тобой, дружок,

уходя, оставайся с нами.

помню, блуждая по желудку города, ты ворчал:

«а здесь какая наука, философия?

а здесь какой ритм, цвет?

а здесь такая возможность или невозможность…»

ветер нам на это не сказал ничего.

и когда сегодня я стою на мосту,

я не помню,

где нахожусь,

и стыну от холодного ветра.

1947

Согласно комментарию Ооки Макото и Таникавы Сюнтаро, время, указанное в первой строке — осень сорок второго года — соотносится со временем, когда Аюкава был призван в армию. В следующих строках, помещенных в кавычки, приводятся заключительные слова из романа «Волшебная гора» Томаса Манна: «…останемся мы живы или нет, / виды наши на будущее плохи»[3].

Почему Аюкава использует именно эти слова, становится ясно из его «Военных заметок»: «Перед тем как я поступил на военную службу, я узнал о смерти на войне в Бирме моего уважаемого друга из „Арэти“ — Морикавы. <…> Я вспомнил его слова из последнего, адресованного мне, письма, которое он написал перед отправкой во Французский Индокитай: „Когда подумаешь обо мне, прочти последнюю страницу