Я стройнее тебя! - [22]

Самое плохое заключается в том, что Энни прибавляет в весе! И напрасно ей говорят, что это не так. Толстеешь уже от одних только запахов с кухни. Что бы там ни болтала Дарва, что бы ни было показано на этом чертовом графике, у Энни нет никаких сомнений. Она просто видит, как толстеет, пусть в комнате и нет зеркала. На ней просто нагромождается лишний вес. С каждой секундой она становится жирнее и отвратительнее. Так и чувствует, как гадкие жировые клетки расправляются у нее где-то на груди и ползут вниз, ее живот перестает быть плоским, тазовые кости заплывают безобразным жиром. Никак не справиться ей с этими калориями. Они просто витают в воздухе. Потоком вливаются внутривенно, рекой напирают в клубах идущего из монастырской кухни ароматного пара.

При всякой возможности она вскакивает с кровати и начинает бегать на месте, но это случается нечасто. Приходится дожидаться, пока Дарва махнет на нее рукой и уйдет. Потом ждать конца вечернего видеопоказа, потому что Преданная, отвечающая за эту часть программы, бдит до победного конца, пока не исполнят все песнопения, пока не завершат вечер «Звездным знаменем»[19] и не выключат свет. Вчера вечером показывали «Историю Карен Карпентер»[20]. Кто вообще такая эта Карен Карпентер? Считается, что рассказ о ее судьбе послужит предостережением, но с точки зрения Энни, Карен почти святая. Мученица, которая не побоялась умереть за свои убеждения. После видеосеанса и пения приходится сидеть и слушать проповедь Преданной Матери Имельды, на которой положено присутствовать перед сном. Потом она дожидается, когда погасят свет, и только тогда можно обмануть камеры системы наблюдения. Энни начинает бег, как только ноги касаются пушистого розового коврика возле кровати. Дверь открыта, но на шею Энни надет электронный ошейник. Она теряет сознание от удара током каждый раз, когда пытается выйти из палаты. Иначе она была бы уже далеко отсюда.

— Тебе нужно просто проглотить, — напоминает ей Преданная Сестра, в ее глазах слезы, а во рту драже «Тик-так».

— Смотри-ка, что там такое, — с трудом выговаривает Энни, поскольку рот у нее набит макаронами; если ей удастся заставить эту убогую женщину хотя бы на секунду отвести глаза, то можно будет сплюнуть изумительное вязкое кушанье в ладошку и спрятать под подушку. — За окном!

— Что там?

Все так же, с набитым ртом, она указывает рукой:

— Птица-кардинал!

— Нет там ничего.

В отличие от собак, которые сморят на ваш палец, а не туда, куда вы указали, упорная Дарва не сводит глаз с пациентки. Ходит эта жалкая Преданная Сестра неровной походкой, на больших ступнях со скрюченными пальцами и говорит тихо и монотонно. Печально произносит:

— Нет там никаких птиц. Окно заколочено.

С набитым ртом Энни говорит:

— Значит, змея. Я видела змею.

— Нет, ничего ты не видела. Ешь, — возражает Дарва и совершает серьезное нарушение правил: — У нас бывают большие неприятности, когда наши пациенты не едят.

«Пациенты, — думает Энни, — почему она называет меня этим безобразным словом, когда я вовсе не больна? Разве она не видит, что со мной все в порядке?» — Она качает головой.

— Ты должна.

Энни хрипло отвечает:

— Ничего я не должна.

— Должна. — Времени осталось мало. Если еще один день не даст результатов, их обеих вышвырнут на Вторую Фазу. Поэтому Преданная Сестра Дарва и сообщает вверенной ей пациентке всю правду. — Лучше проглоти это сейчас, а то мы с тобой обе дорого за это заплатим.

— М-м?

— Правда. — Дарва плачет. — Мы обе здесь проходим испытательный срок.

— М-м? — Глаза Энни тоже наполняются слезами; хотя девочка не жует и не глотает, она все же чувствует, как измельченные золотистые макароны, густо посыпанные сыром, сами скатываются ей в горло.

— Мы здесь на испытательном сроке, и я не шучу, — повторяет Дарва. Ей так же тревожно и плохо, как бедняжке Энни. — Если ты совсем не прибавишь в весе к пятнице, меня отстранят, а с тобой знаешь, что сделают?

Энни, прищурившись, с тревогой смотрит на нее.

— Сначала тебя отправят вниз.

Брови ее взлетают. Вниз!

— Да-да. — Теперь Дарва спешит воспользоваться благоприятным моментом, и вот она наносит решающий удар. — Потом тебе введут желудочную трубку.

Энни сама не заметила, как это произошло. Она проглотила еду. Это производит невероятный эффект. Тепло врывается в ее желудок и распространяется по всем венам.

— Бог мой!

— Не совсем бог, — откровенно объясняет Дарва.

Она говорит, чтобы заполнить напряженные мгновения, которые следуют после того, как пациентка, получив огромную дозу концентрированных углеводов и жиров, начинает трепетать в неконтролируемом трансе. Она говорит, чтобы скрыть обоюдное смущение, когда, в точном соответствии с текстом руководства, бедняжка Энни смотрит на стоящую на электроплитке миску, от которой поднимается пар, и ее прельщает мысль: а не попросить ли еще ложечку? Этот момент проходит. Она ждет, когда Энни спросит о том, что с ней происходит.

Энни не в силах говорить. Нахлынувшее ощущение что-то в ней перевернуло, так что она погрузилась в себя и размышляет.

— Наше дело не имеет отношения ни к какому богу, — заявляет Дарва. Улучив минуту, она снова наполняет ложку и пытается продолжить кормить пациентку. — Но оно связано с нашей религией.