Я, мой брат Лёха и мотоцикл - [9]

Жаль только, что эти мотики делают не у нас, в России, в которой мы живём, а в какой-то другой иностранной стране… забыл, как она называется. Поэтому они стоят очень дорого. Просто ужасно дорого. И у папы хватило только на один иностранный мотик. А на другой не хватило.

На новом мотике и ездить стало как-то веселее: он и рычит не так сильно, и не трясётся, на него даже злющая-презлющая волкодавная собака не лаяла, когда мы выводили его на улицу и вводили назад. А на наш лаяла.

И вот прошло сколько-то суббот и других всяких дней, и я впервые оторвал свой мотик от земли во время подъёма на большую горку и немножко пролетел по воздуху. При этом я так испугался, что тут же и упал со страху. Это потому, что мне показалось, что я сейчас как жахнусь, как трахнусь, ка-ак… Но я не жахнулся и не трахнулся, а упал на колеса, проехал немного и упал на бок. Ведь должен же я был упасть в самый первый раз? Должен. Все падают. Вот я и упал. Но не так чтобы сильно. Потому что вокруг снег, а в снег падать не страшно.

А Лёха подпрыгивать ещё не умеет. Он вообще еле-еле ползает. Ему папа специально сделал так, чтобы он не мог прибавить газ до самого упора, — ограничитель называется, — и к заднему колесу приделывал ещё два колёсика. Потому что Лёха всегда жмёт на газ со всей силы, и сам же пугается: глаза вытаращит, несётся, не поймёшь куда, и визжит со страху. А потом въезжает в кучу снега и падает: по-другому останавливаться он не умеет. И ждёт, когда мама или папа вытащат его из сугроба. Ясное дело: маленький и глупый.

Глава 10 Лёха и Петрович

На моё первое соревнование мы приехали так рано, что ещё никого не было.

— Это даже хорошо, — сказал папа. — Ещё потренируемся немного. Надо отработать как следует старт и во-он тот поворот, — показал папа рукой в ту сторону, где был этот самый «тот поворот», особенно крутой и узкий.

Здесь всегда сталкивались несколько мотиков, и обязательно устраивался завал. И там всегда дежурили все папы, чтобы поднять гонщиков, потом мотики и завести. И я там тоже часто падал на тренировках, устраивая завал из самого себя. Папа говорил много раз, что надо подъезжать к повороту ещё быстрее, быстро тормозить и быстро выставлять ногу, потом быстро разворачиваться и быстро уезжать, чтобы не было завала, иначе приедешь самым последним. Но у меня не только ещё быстрее подъезжать не получалось, но просто быстро получалось не так, как хотелось бы папе.

И это при том, что на тренировках я старался изо всех сил всё делать быстро и быстро. А сегодня мне предстоит не тренировка, а самая настоящая гонка на перегонки с другими. Ведь они тоже будут стараться всё делать быстро. И быстро падать. И я подумал, что хорошо бы вчера заболеть не очень сильно, тогда бы я остался дома, а они гонялись бы без меня, сами по себе.

И тут к нам подъехал дядя Петрович, самый главный в нашем клубе. Его даже волкодавная собака слушается, потому что знает Петровича с самых щенячьих лет. А еще потому, что у Петровича красное и весёлое лицо, красная же голова, красные уши и белые волосы, которых осталось очень-очень мало.

Петрович подъехал к нам на огромном красном мотоцикле, который ревел сильнее всех других мотоциклов в нашем клубе. Это потому, наверное, что он тоже главный.

— Ну как настроение, малыши? — закричал дядя Петрович веселым красным голосом. — Мандражируем помаленьку?

— А я не мандражирую, — сказал Лёха. И добавил: — Ну нисколечки.

Лёхе хорошо говорить, что он не мандражирует: ему сегодня не гоняться. И завтра тоже: он слишком маленький и глупый. Ещё задавят его, чего доброго, а потом маме с папой отвечать.

— Скажи, какой храбрец! — удивился дядя Петрович. — Хочешь, прокачу?

— Хочу! — обрадовался Лёха.

— Ну, садись! — велел дядя Петрович и подвинулся назад на своём сидении.

Лёха тут же забрался к нему на мотоцикл и вцепился в руль обеими руками.

— Сидишь? — спросил у Лёхи дядя Петрович.

— Сижу! — крикнул Лёха.

— Держишься крепко?

— Крепко!

— Тогда поехали.

И дядя Петрович как газанул, мотоцикл как подпрыгнет, как понесётся, как на горку выскочит, ка-ак подскочит вверх, ка-ак… как перевернётся! — и дядя Петрович полетел в одну сторону, мотоцикл в другую, а Лёха вместе с мотоциклом в третью: так крепко он за него держался. Да только мы не видели, куда он полетел, потому что далеко, но видели, что в сугроб.

Мама ахнула, папа присел, а я… а я не знаю, что сделал, потому что стоял и смотрел во все глаза — вот и всё.

Тут дядя Петрович встал на свои собственные ноги и, прихрамывая то на одну ногу, то на другую, попрыгал к своему красному мотоциклу, возле которого стоял наш Лёха и хохотал во всё горло. Как ни в чём не бывало. Он так хохотал, что даже папа — и тот засмеялся. И побежал к Лёхе.

Мама тоже хотела засмеяться, но не засмеялась и сперва никуда не побежала. И я не засмеялся: так мне было жалко этого глупого Лёху. Ведь он мог разбиться насмерть вместе с весёлым Петровичем — вот какая штука, и тогда у меня не стало бы брата. Даже такого вредного.

— Вот здорово! — кричал Лёха, подпрыгивая на одном месте. — Давайте ещё, дядь Петрович!

А дядя Петрович схватил Лёху, поднял, посмотрел на него с разных сторон, покачал своей красной головой с белыми волосиками и удивился. И когда к ним прибежал мой папа, и я тоже прибежал, потому что уже не мог стоять на одном месте, будто чурка безглазая, и мама прибежала тоже, дядя Петрович сказал удивительно: