Я. Истории из моей жизни - [43]

Почему Джед уволил Тони Майнера, я так никогда и не узнала. Думаю, что он просто хотел ставить сам. Тони верил в меня. Другие актеры тоже. Они были очень добры ко мне. Конечно, теперь-то я понимаю, что они начали догадываться, с какой целью он пригласил их. С самого начала Джед, казалось, поставил себе цель лишить меня основного козыря — уверенности в себе. Или, может, ему просто не нравилось, что я делаю. Если я делала жест одной рукой, он говорил, что надо делать его другой. Я садилась — он приказывал встать. Это было издевательство.

На сцене стояло фортепиано. Клавиатурой к публике. Я не умею играть на фортепиано. К тому же я настолько закоренелая правша, что левая рука у меня почти атрофирована. Сцена была очень важная. Эмоционально очень насыщенная. Джед велел мне провести ее, играя на фортепиано. Я казалась себе полной дурой. И казалась и была ею в действительности.

— Мои пальцы не успевают за мелодией, поэтому я смотрю на клавиатуру, отвлекаюсь на музыку, звучащую за кулисами. Джед, в таком состоянии я не могу думать и потому не могу играть эту сцену. Меня парализует одна мысль: я не умею играть на фортепиано. И публика, естественно, будет думать лишь об этом: она не умеет играть на фортепиано.

Джед только и сказал:

— Элен Хейс тоже не умела играть на фортепиано, но я попросил, и она научилась.

Ну, подумала я, мне бы это не удалось даже в том случае, если бы меня попросил сам Всевышний. И я разрыдалась. Джед меня утешал. И мы продолжили то же разрушительное дело. Все актеры были в шоке.

Джед был отнюдь не дурак. И по сей день у меня есть сомнения в том, что он действительно хотел намеренно извести меня своими придирками и показать таким образом полную несостоятельность бедного ребенка, по-дилетантски старающегося — да нет, буквально из кожи вон лезущего, — чтобы прыгнуть выше себя.

«Озеро» уже играли в Лондоне с Марией Ней. Постановщик Тайрон Гатри. Это была история женщины, стремящейся использовать свой последний шанс выйти замуж (ей было под тридцать). И на подъездной аллее собственного дома — сразу после церемонии обручения — машину, в которой едут новобрачные, заносит, и, перевернувшись, она падает в озеро. Жениха придавливает машиной. Он не может выбраться и тонет. Очень драматично. Жених — воплощение мечты всех девушек — погиб. Слабохарактерный женатый мужчина, с которым героиня флиртует, пускается в бега.

В итоге: «Опять цветут каллы. Какие странные цветы. Я несла их в день своей свадьбы. А теперь ставлю их сюда в память о том, кого нет в живых».

Говард Грир из Голливуда должен был достать для меня платье. Джини Бартон, тоже из Голливуда, должна была укладывать мне волосы. Помогала мне Сесилия, прислуживавшая мне и на съемках картин. Все они работали в Голливуде и не имели опыта работы в театре, где другой темп и где причина и следствие — почти синхронны. В Голливуде актера принято ждать. В театре это непозволительная роскошь — поезд отправляется. Так вот, вся моя обслуга попала на чужую для себя почву. И все они чувствовали душевный дискомфорт. К тому же на Восточном побережье было холодно.

У меня был огромный «линкольн» и свой шофер. Чарльз Ньюхилл. Чарльз работал у меня с того времени, когда ко мне пришел успех в Нью-Йорке. Отчасти немец. Отчасти итальянец. Отчасти ирландец. В раннем возрасте переехал из Амстердама, штат Нью-Йорк, в большой город. Мягкие карие глаза и благородное сердце. Он заботился обо мне в течение сорока трех лет. Когда я находилась в Калифорнии, он по мере сил следил за порядком в моем нью-йоркском доме и присматривал за моим общежитием, коим мой дом остается и поныне.

Приезжал рано. И работал допоздна. Приносил мне завтрак, поднимал его наверх в комнаты, преодолевая два лестничных марша. Стали сказываться годы. Подъем давался ему все тяжелей и тяжелей. Он не сдавался. Наконец я стала все чаще спускаться вниз — будто бы за утренней газетой. «А вот и я. Кстати, могу захватить и поднос». Потом — как бы между прочим: «Позвольте все-таки мне, мне полезна такая нагрузка». Потом он несколько дней не появлялся. Что-то вроде простуды. «Не хотел вас заразить». И больше уже не приходил. Я ходила его навещать. Потом он умер. Было так грустно. Мы с ним крепко дружили. Он помогал мне. Я помогала ему. Мы жили дружно. Душа в душу.

Он был настоящий ангел. При любой неудаче: «Ну, не знаю, мисс Хепберн. Они ведь любят вас. Это все, что я могу сказать. Я просто слышу, что они говорят: вы самая замечательная». Все — душеспасительная ложь. Она не дает тебе сломаться. Говорят эту ложь те, кто любит и защищает тебя. К лучшему или худшему. Пока смерть не разделит нас.

Какая я была везучая. Старик Чарльз. Он был известен как «мэр» моего квартала.

Но снова о деле.

Мы отправились в Вашингтон на премьеру. Нам нужно было пробыть там только одну неделю. Остановилась я в «Хей Адамс». В номере 375–378.

Подошли к столику администратора вместе с Лорой Хардинг. Оформили необходимые бумаги.

— Леопольд Стоковский тоже здесь остановился, — сказал кто-то.

— О! — воскликнула я. (Взволнованно. Я однажды встречалась с ним.) — Где…