Я — годяй! Рассказы о Мамалыге - [15]
Та другая бабушка, из Воронежа, но тоже «бабуня», говорила, наоборот, какими-то книжными словами. «Миша, ты уж не серчай-то!» — или: «Опёнки нынче больно хороши!» Мише казалось, что это звучит ужасно фальшиво. Ни в его семье, ни в садике никто не говорил: «Этот мальчик больно хорош», говорили просто, без штучек: «Этот мальчик — хороший» или там «очень хороший», а то «больно» какое-то.
Вступать в дискуссии с воспитательницами Миша не торопился: жизненный опыт что-нибудь да значил. Однако воспитательские «коммуниЗЬМ», «перЕспектива», «ложить», «кофэ» и многое тому подобное он мазохистски складывал в свою кунсткамеру. Иногда он просто не понимал, может, это она так шутит: «Все ша! Слушайте сюда, я сказала!.». И он на всякий случай улыбался своей знаменитой неуверенной улыбкой, для которой персонал садика всегда находил более яркие и выразительные эпитеты.
Лучше всех говорила мама. Она не говорила «ревматиЗЬМ», не разрешала говорить «иду на деньрождение» или «ложить», умела говорить без всяких «штучек», но всё равно не скучно.
Интереснее же всего у неё получались сказки. Не те, что в книжках, те Миша умел рассказывать лучше, а те, что она сама придумывала. Ой, какие смешные случаи с ней тогда случались!
Во-первых, когда она рассказывала их на ночь, она могла уснуть посредине сказки и, засыпая, начинала говорить такую смешную ерунду, что тут же просыпалась от Мишиного хохота.
А во-вторых, она забывала свои сказки, и, когда Миша просил рассказать снова ту самую, ну про муху Зою, например, мама начинала говорить совсем не то, перепутывала героев, перекраивала конфликт, и, хоть Миша и сердился и смеялся над ней, было всё равно интересно.
Особенно любил Миша сказку, которую мама рассказывала в очереди к доктору Брэнэр или вообще к зубному врачу. Речь в ней шла об одном замечательном крокодиле, который, когда разговаривал, всегда шепелявил и к месту и не к месту вставлял какое-то дурацкое «дело в следующем».
Подходит он, например, к витрине магазина, где выставлены мочалки, — а он питается исключительно мочалками — и говорит: «Гошподи, што ш такое! Шнова штекло! А я, дело в шледующем, шнова шмертельно голодный! Придётша шнова штекло ражрежать».
И он своим ногтем проводит вертикальную царапину на витринном стекле, оно лопается по этой линии, и крокодил легко раздвигает половинки, как на книжной полке.
«А потом?» — спрашивал Миша, в голове которого вся эта сцена была видна, как на экране.
А потом крокодил поглаживает раздувшийся от мочалок живот и говорит: «А я, дело в шледующем, объелша, как швинья!» И проводит тем же когтем по своему пузу. Через 10 минут все мочалки снова на своих местах за сдвинутым стеклом витрины.
Миша знал, что это самое дурацкое «дело в следующем» мама подслушала у себя на работе у какой-то там подруги, но его память прочно связала эту фразу с крокодилом, так же, как и ежеминутно употребляемое «понимаешь» с соседом, отставным майором, дядей Сиротенко.
Миша помнил тембр голоса и манеру говорить всех своих знакомых и изредка играл так: любую фразу мысленно приспосабливал в уста кого-либо из них и почти явственно слышал, как именно он её произносит. А потом другому. А потом следующему.
Его мучили неправильные ударения и искажённые слова, как мучают музыкальный слух фальшивые ноты.
Его «трудяга-работяга» язык рос с ним вместе, вместе с ним падал и ударялся, покрывался рубцами и крепко, намертво прилипал к морозным родным перилам. Так крепко, что без крови не оторвёшь.
— Миша, сегодня мне на работу звонила мама Тани Ивлевой.
Мама продолжает мыть посуду, не глядя на задумавшегося сына. Миша вздрагивает и, замерев от ужаса, ничего не отвечает.
— Она просила твой костюм Петрушки для утренника. Я отдала, ты ведь в этот раз Гриб-боровик?
— Д-д-да, — шёпотом говорит Миша.
— Что-что?
— Да, я Гриб-боровик, заколдованный старик…
— Вот и хорошо, — говорит мама. — А сейчас мы с тобой…
— Что? — Миша смотрит испуганно на маму.
— Мы с тобой будем…
— Будем…
— Наряжать…
— Наряжать, — как эхо вторит Миша и, догадываясь, ликующе орёт:
— Ёлочку!
И начинается ещё одно волшебное с мамой действо. Достаются игрушки, у каждой из которых свой, очень свой запах. Ватные игрушки обсыпаны слюдяными блестками, картонные покрашены серебрином, а стеклянные, а стеклянные… Они остро и горько пахнут, в них отражается вся их комната с кривыми красивыми линиями стен и потолка, а на первом плане огромное, цветное, носатое и губатое Мишино отражение, похожее и не похожее на него, а зеркальная поверхность то «белая», как вода, то лиловая, то изумрудно-зелёная, — и в всюду опять он: носатый и губатый, лиловый и изумрудный, похожий и непохожий. А ещё с прошлого года игрушки, которые они делали с мамой вместе. Мама прокалывала в яйцах дырочки — Миша выдувал из них содержимое, мама рисовала на них мордочки — Миша клеил им шапки, мама приделывала петельки — Миша вешал всё на ёлку.
А ещё были флажки, а ещё бусы, а ещё дождики: золотой и серебряный — оба мягко колючие.
А ещё длинные в целлофане конфеты, белые с яркими полосами.
А ещё дед Мороз из ваты, Снегурочка и лыжники, и электрогирлянда, которую папа сам сделал на работе.
Главная героиня романа ожидает утверждения в новой высокой должности – председателя областного комитета по образованию. Вполне предсказуемо её пытаются шантажировать. Когда Алла узнаёт, что полузабытый пикантный эпизод из давнего прошлого грозит крахом её карьеры, она решается открыть любимому мужчине секрет, подвергающий риску их отношения. Терзаясь сомнениями и муками ревности, Александр всё же спешит ей на помощь, ещё не зная, к чему это приведёт. Проза Вениамина Агеева – для тех, кто любит погружаться в исследование природы чувств и событий.
Героиня романа мечтала в детстве о профессии «распутницы узлов». Повзрослев, она стала писательницей, альтер эго автора, и её творческий метод – запутать читателя в петли новаторского стиля, ведущего в лабиринты смыслов и позволяющие читателю самостоятельно и подсознательно обежать все речевые ходы. Очень скоро замечаешь, что этот сбивчивый клубок эпизодов, мыслей и чувств, в котором дочь своей матери через запятую превращается в мать своего сына, полуостров Крым своими очертаниями налагается на Швейцарию, ласкаясь с нею кончиками мысов, а политические превращения оборачиваются в блюда воображаемого ресторана Russkost, – самый адекватный способ рассказать о севастопольском детстве нынешней сотрудницы Цюрихского университета. В десять лет – в 90-е годы – родители увезли её в Германию из Крыма, где стало невыносимо тяжело, но увезли из счастливого дворового детства, тоска по которому не проходит. Татьяна Хофман не называет предмет напрямую, а проводит несколько касательных к невидимой окружности.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В своём произведении автор исследует экономические, политические, религиозные и философские предпосылки, предшествующие Чернобыльской катастрофе и описывает самые суровые дни ликвидации её последствий. Автор утверждает, что именно взрыв на Чернобыльской АЭС потряс до основания некогда могучую империю и тем привёл к её разрушению. В романе описывается психология простых людей, которые ценою своих жизней отстояли жизнь на нашей планете. В своих исследованиях автору удалось заглянуть за границы жизни и разума, и он с присущим ему чувством юмора пишет о действительно ужаснейших вещах.
В своей чердачной студии в Пензансе умирает больная маниакальной депрессией художница Рэйчел Келли. После смерти, вместе с ее гениальными картинами, остается ее темное прошлое, которое хранит секреты, на разгадку которых потребуются месяцы. Вся семья собирается вместе и каждый ищет ответы, размышляют о жизни, сформированной загадочной Рэйчел — как творца, жены и матери — и о неоднозначном наследии, которое она оставляет им, о таланте, мучениях и любви. Каждая глава начинается с заметок из воображаемой посмертной выставки работ Рэйчел.
Шестой ангел приходит к тем, кто нуждается в поддержке. И не просто учит, а иногда и заставляет их жить правильно. Чтобы они стали счастливыми. С виду он обычный человек, со своими недостатками и привычками. Но это только внешний вид…