Я — годяй! Рассказы о Мамалыге - [17]

Нолик же понимал всё, и, раздражая Мишу, иногда хохотал вместе со взрослыми в самых непонятных местах. Он повторял за взрослыми какие-то странные приговорочки и посмеивался так, как посмеивается посвящённый в присутствии недотёпы-профана.

— Гой молодой! — восклицал Нолик, когда Миша хлопал глазами на непонятный всеобщий смех после реплики на чужом языке.

И взрослые снова смеялись…

В этот раз им открыл сам Нолик. Миша его даже не узнал, настолько он был грандиозен. У него на голове была огромная «корона» — так у Миши в садике называли треуголку времён Кутузова — на плечах — гусарская курточка и на боку — огромная сабля из папье-маше. Подпоясан он был дяди Юзиным офицерским ремнём.

Миша с облегчением подумал, какое счастье, что костюм Петрушки отдали. Ведь мама настаивала, чтоб Миша пришёл к Нолику именно в нём! Хорош бы он был сейчас в своём рахитском колпаке!

Вышел улыбающийся дядя Юзя, помог родителям раздеться, все перецеловались, и Нолик тоже поцеловал Мишу. Мише и это казалось делом взрослых. Он считал, что мальчики целоваться не должны, так же, как, например, говорить друг с другом на «вы», потому что это фальшиво и комично, а быть смешным Миша очень боялся.

Итак, взрослые пошли в «залу», а Нолик потащил Мишу в детскую. Двери в детскую были высокие, двустворчатые и, когда мальчики к ним приблизились, Нолик повернулся к двери спиной, приложил палец к губам и с видом таинственного факира широко распахнул двери, толкнув их своей факирской попой.

Эффект был ошеломляющим! Огромная, до потолка ёлка, с огромной, почти кремлёвской звездой так сверкала «золотом» и «серебром», что самой зелени почти не было видно. Все игрушки были зеркально-стеклянными; кроме стеклянных бус, были ещё какие-то мудрёные стеклянные подвески с колокольчиками, пучками цветных стеклянных волос и звёздочками. Конфеты, орехи и мандарины в гигантском количестве, и все были завёрнуты в «золото». Миша смотрел на ёлку с какой-то глупой, вялой полуулыбкой, а по лицу Нолика было видно, что главного Миша пока не усмотрел, пришлось прибегнуть к технике. Незаметным для Миши движением Нолик повернул выключатель, и густая гирлянда невиданных огней ослепила Мишу. Но главное, но главное, оказывается, было под ёлкой! Огромный по игрушечным масштабам, «деревянный» лесной дом с настоящими стеклянными цветными окнами, деревянными ставенками, крыльцом со ступеньками и черепичной крышей стоял под ёлкой рядом с почти настоящим Дедом Морозом, у которого борода и шевелюра были даже не ватные, а из настоящих белых волос! Так вот, провод от гирлянды нырял в трубу дома, и там внутри горел свой свет, и вдоль окон проплывали силуэты дам и кавалеров.

Миша был глубоко потрясён. Кое-что подобное в отдельности он уже видел, например, папа однажды принёс домой настольную лампу, абажур которой тоже крутился под действием лампочкиного тепла, и по стенам комнаты, мимо неподвижных водорослей, плавали рыбы и медузы. Папа вообще был любитель приносить всякие чудеса. Как-то он принёс в садик такое!.. Но об этом после. Так вот, кое-что в отдельности Миша уже видывал, но столько чудес вместе!..

Удостоверившись в произведении достаточного эффекта, Нолик медленно обвёл это чудо широким жестом и коротко пояснил:

— Немецкое!!!

— Да! — только и сказал Миша.

— А это ты видел? — спросил Нолик и потянулся к ближайшей лампочке гирлянды. Миша хотел отдёрнуть его руку, ему самому было строго-настрого запрещено касаться всего электрического, но не успел. Нолик крутнул лампочку — и вся гирлянда и дом под ёлкой мгновенно погасли. Крутнул в обратную сторону — и всё снова зажглось.

— А если другую? — восхищённо спросил Миша.

Нолик хмыкнул и крутнул соседнюю лампочку.

Всё повторилось!

Миша опустил голову, отошёл и сел на пианинную вертящуюся табуретку. У него, конечно, ёлка тоже красивая, в чём-то даже и лучше, но лампочки вертеть там невозможно. Вместо красивых чёрных патрончиков, куда они вкручены на гирлянде Нолика, у Миши на самодельной гирлянде красуется чёрная лента изоляции. И хоть всё сделано аккуратно, до эбонитовых цилиндриков ей далеко.

А Нолик радостно продолжал экскурсию по своим владениям. Он повернул Мишу на круглой табуретке несколько раз в одну сторону, потом повертел его в другую, а когда увидел, что у Миши уже закружилась голова, открыл пианино, снял сверху спички и — опять к великому изумлению Миши — сам зажёг свечи, воткнутые в кронштейны-канделябры прямо над клавишами.

— Можешь поиграть! — великодушно позволил он.

На аккордеоне он не давал поиграть никогда.

Вот тоже загадочное явление — музыка. Миша не понимал, как можно её слушать, если там даже нет слов. Ну, он ещё понимал, — песня. Там хоть ясно, про что. Он ещё понимал — танцы: там не слушают, там танцуют. Но слушать просто так! Добровольно! Ведь это сидят и слушают ни про что.

«Нолик, ну сыграй нам этюд Глинки!» Это ж надо, такую фамилию носить! И сидят и слушают это бессмысленное ла-ла-ла. Даже спеть такое невозможно. Ладно ещё Нолик — его хоть заставляют, но сами!..

И, главное, сколько раз Миша сам ни пытался поиграть, ничего не выходило. Он и просто перебирал пальцами, и высоко поднимал руки, как на картинке, наклеенной на патефон, и жмурился, как Клара Яковлевна в детском саду — результат один: не то, что песни — простого этюда Глинки не получалось.