Я детству сказал до свиданья - [35]
Авария, страшные ее следы. Два грузовика, один с левой стороны, другой с правой, отброшены столкновением на обочину дороги. А за ними — автобус «Турист», все стекла выбиты, стоит, оставленный пассажирами, покинутый всем живым. Крыша наполовину снесена. И эти следы покореженного железа, безобразного, страшного, на фоне заснеженных чистых полей и сияющих снегами и красотою гор с их нежными, воздушными очертаниями, — особенно потрясали.
Нежно-розовые занавесочки в салоне туристского автобуса колыхались на легком ветерке. И стало ясно, что шофер поехал не по своей, окружной, а по прямой дороге не потому, что хотел объехать аварию стороной, а потому, что хотел увидеть ее разрушительные следы.
Проехали немного дальше, и вдруг опять пассажиры повскакали со своих мест. Опять авария. На этот раз автобус, видимо, получил мощный удар в бок и согнулся под острым углом. Все стекла вылетели, крышу снесло. Даже представить себе страшно, сколько было жертв. Как отголосок войны. И тут и там темнели лужицы и брызги крови.
Когда тронулись опять, Галя заметила номер, отчетливо видный над разбитым лобовым ветровым стеклом: это был тот самый автобус, на котором она не успела уехать. Галя, содрогнувшись, вспомнила молодого шофера, одарившего ее ослепительной улыбкой из-под черных усиков — жив ли он?
Ветер смерти просвистел так близко… В памяти почему-то возникли где-то слышанные строки:
И, как птица в клетке, бились в памяти эти слова все время, пока Галя добиралась до колонии автобусом, а потом еще и такси.
И вот, словно на краю земли, возникла посреди пустынного пространства, на фоне уже недалеких гор колония — довольно обширная территория, обнесенная двойным рядом непроницаемых кирпичных стен. Поверх стен вилась колючая проволока. Деревянные вышки с часовыми торчали по углам. Над стенами возвышались серые бетонные дома, дымящие трубы каких-то заводов — безрадостный приют неволи.
Оглядевшись, Галя двинулась к этому страшному миру, мрачно темневшему в некотором отдалении от дороги. Взгляд ее уперся в старые железные, выкрашенные в зеленую краску ворота. В центре нарисована красная звезда с лучами. То и дело ворота с грохотом раздвигаются, пропуская машины и туда, и оттуда.
В распахнутых воротах Галя разглядела квадратный закуток, где в углу за железной сеткой сидит беспокойная черная овчарка. При одном взгляде на нее, закованную в железную неволю, все внутри, в душе восстает, возмущается, — это дает знать о себе инстинкт свободы, который у многих сильнее инстинкта жизни. «Здесь овчарка, — подумала Галя, — а там, за двойной каменной стеной, — тысячи людских жизней…»
Вышли из одних дверей и нестройно прошагали к другим приземистые солдатики с карабинами за плечами. Галя из любопытства заглянула в дверь, но увидела только вторую кирпичную стену, оплетенную сверху колючей проволокой.
На площади перед воротами разноцветными живописными кучками стояли люди с узлами, сумками, сетками, переполненными яблоками, капустой, колбасой, булками — чего там только не было! Приехали на длительное свидание — кто на сутки, кто на двое-трое.
Как величавая Мадонна, восседала посреди своих многочисленных пожитков женщина-казашка, из аила, и кормила ребенка. Одета она была в тот самый французский шелк, из которого Галя сшила себе выходное платье.
Мимо спешили офицеры с папками, бумажками, в фуражках с красной окантовкой с золотыми кокардами. Одни входили в колонию, другие выходили.
Груженный контейнером грузовик подошел к воротам, и перед ним поднялся полосатый шлагбаум.
Там, между двумя стенами, горят слепые днем лампочки, и вооруженный часовой смотрит с деревянной вышки.
Вдруг Галя увидела знакомого лейтенанта Касымова. Это был на редкость красивый, обаятельный парень. Еще давно Галя написала о нем очерк, когда он работал оперативником в милиции. И каждый раз, встречаясь с ним, Галя думала: почему красота внешняя так завораживает, затрагивая что-то в самой глубине души? И почему этот парень не подался в артисты?
Галя подбежала к нему:
— Касымов, миленький, писем не получаю, приехала узнать, жив ли он.
Касымов засмеялся.
— Жив! Вы не думайте, мы сами о них беспокоимся не меньше вашего, каждый день пересчитываем — и не один раз.
— Я тебя очень прошу, пронеси ему сумку с едой.
Касымов задумался, вспомнил, видно, добрые слова в очерке о себе и махнул рукой.
— Ну, ладно. Поставьте сумку у двери, а сами уйдите. Буду идти обратно, захвачу. А вы попросите вызвать Осипова, это его отрядный.
— …Вызовите мне Осипова, — просила Галя каждого входящего в колонию. Все обещали, но Осипов не выходил. Галя томилась, изнывала вместе с очередью на свидание. Наконец ее словно кто толкнул: идет высокий худой лейтенант. Он казался бы бравым и подтянутым, если бы не щелкал семечки.
— Вы Осипов?
— Да, я, — удивленно ответил лейтенант, но удивление не приостановило щелканья семечек.
— Я вас целый час жду, — сказала Галя. — Или даже больше. У меня потеряна связь с братом, Булатовым Сашей. Хочу узнать, в чем дело, почему наши письма исчезают, словно в бездне. Как он там? Его никто не побил?
