Я детству сказал до свиданья - [36]

Всю жизнь потом Галя удивлялась этому вопросу, который сам собою вырвался у нее.

— Все нормально. Только сегодня видел его. Работает потихоньку, собирает станок. Спокойный парень, ничего плохого о нем сказать не могу.

У Гали отлегло от сердца.

— Но у них теперь другой отрядный. Вон стоит — здоровый такой, — у ворот, Мамаев.

У ворот стояла, беседуя и хохоча, группа из трех человек. Среди них выделялся здоровенный тип, законченный тупорылый полицай — так с неожиданной для себя грубостью подумала о нем Галя. Словно самой природой ему предназначено творить зло, ненавидеть, бить, уничтожать. Все ведь отражается на лице, нужно только уметь читать.

Галя подошла, представилась, напряженно вглядываясь в лица.

Второй был интеллигентного вида, в очках, но в его глаза за стеклами очков было неприятно смотреть. Третий был крепыш, полный, подчеркнуто добродушного вида, но почему-то в это его показное добродушие Галя сразу не поверила.

— Приехала узнать, как мой брат, здоров ли? — произнесла Галя.

Все трое уставились на хрупкую девушку с белокурыми волосами, так явно, несмотря на хрупкость, похожую на своего брата.

— А чего ему сделается? — агрессивно ответствовал Мамаев.

— Не обижают ли его?

— Ха-ха! Обижают! Он сам кого хочешь обидит. Недавно такое письмо от него перехватили — всех оклеветал!

В разговор вмешался другой, в очках:

— Если комиссия приедет и факты не подтвердятся, придется ему отвечать за клевету, карцера отведать. Мы это письмо к его делу подшили.

— Что за письмо? — забеспокоилась Галя. — Дайте прочесть.

— Не положено.

— Мало ли что, все равно дайте! — В голосе девушки зазвучала такая непреклонность, что здоровенный Мамаев сдался:

— Ладно, Борис, иди принеси. Оно в отделе кадров, — сказал он, обращаясь к добродушному на вид сержанту.

Наконец Галя развернула это злополучное письмо и, отойдя в сторонку, стала читать.

Письмо было потерто на сгибах, захватано множеством рук, некоторые буквы совсем стерлись. Но не это все главное. Главное — милый, любимый, знакомый почерк и, что всегда несказанно удивляло Галю, — полное отсутствие грамматических ошибок. «Милый мой двоечник…» — подумала Галя и утерла слезы, которые мешали ей разбирать слова.

«Здравствуйте, мама и Галя!

Я знал, что приговор утвердят, было бы удивительно, если бы случилось иначе. И напрасно ты, Галя, ходишь по инстанциям — все это бесполезно.

Теперь напишу о своей жизни. Здешняя администрация на каждом шагу унижает человеческое достоинство — в лучшем случае, отборными словечками, а то и побоями. Недавно я опоздал встать в строй, так меня отвели на вахту и втроем так избили, что я всю ночь не мог спать от боли. Голова и поясница болят до сих пор.

Особенно удивил меня наш режимник, толстый Борис, инспектор режимной части. Ходит по зоне всегда веселый, по лицу может угадать, если кто-то несет что-нибудь неположенное. Тогда заводит к себе в режимную часть и избивает. Очень драться любит, владеет приемами каратэ. Бывало, придет к нам в гости, чайком угощается, да как начнет рассказывать про своего маленького сынишку, про все его выходки, так заслушаешься и обхохочешься. Умеет рассказывать. А однажды привезли новенького, только что из тюрьмы, он завел к себе и избил до полусмерти. Едва парня откачали. Бориса выгнали, но он сумел выкрутиться и опять работает у нас, на мою беду. Он с таким наслаждением меня избивал, как будто я первый его враг. А потом облили меня водой и три часа на холоде держали.

И не дай бог попасть в карцер или, как это официально именуют, в «штрафной изолятор». Прежде чем посадить туда, с тебя снимают фуфайку и теплое белье, а там температура, как в холодильнике. Срок от 5 суток до 15. Оттуда путь прямо в больницу — или почки отказывают, или человек заболевает туберкулезом. И это все терпят сотни человек. А сидят здесь в большинстве своем не какие-то преступники, а такие же ребята, как я. Но как только человек попадает сюда, его перестают считать человеком, он превращается в ничто. Это только в кино и книгах следователь мирно беседует с подследственным и делает выводы путем логических умозаключений. На самом деле все не так. Я это испытал на себе в полной мере с первого же дня. Руки заламывают назад, надев наручники, и бьют, стараясь попасть по самым больным местам.

И в тюрьме и здесь за малейшую провинность избивают втроем, иногда обливают водой и выталкивают на мороз. Вообще ведут себя, как фашисты в концлагере», —

читала Галя, с трудом разбирая строки сквозь красные круги, плавающие в глазах.

— Он все думает, что здесь пионерлагерь, — с невыразимым презрением сказал толстомордый Мамаев. — Посмотрите на меня, разве похож я на такого, который обливал бы водой и выталкивал на мороз?

Галя посмотрела. Глянула зорко в его заплывшие жиром глазки и с трудом сдержалась, чтобы не дать пощечину. Сказала тихо: «Похож».

«Дурень, такое письмо хранит, — подумала она. — Да еще мне дал».

— А если факты подтвердятся, тогда что?

Трое переглянулись.

«Неудивительно, — писал Саша дальше, — что заключенные, находясь здесь, ожесточаются и, очутившись на свободе, тут же совершают преступления».