Я детству сказал до свиданья - [33]
Они часто спорили — Жан и Акаев. Запомнился их спор по женскому вопросу.
— Иной раз, — потирая лысину, начал Жан как-то перед сном, — я ставлю себя мысленно на место женщины-хозяйки, чтобы понять все тяготы ее жизни. И когда я ставлю себя на ее место, я себе не завидую!!!
— А теперь давайте поговорим чисто по-человечески, — тотчас возразил Акаев. — Если говорить чисто по-человечески, то женщинам, конечно, очень мало достается трудностей жизни. На мужчину всегда падает больше. Почему? Потому что женщина всегда считает, что мужчина физически сильнее.
— Но ведь это так и есть! — воскликнул Жан. — И от этого никуда не денешься.
— На мужчине всегда лежит больше проблем, — упрямо продолжал Акаев. — Женщина считает, что раз мужчина физически сильнее, то на него можно возложить все! И практически в период эмансипации женщина — только моральный фактор, а мужчина практически все сам тянет. И никогда, нигде никакой жалости к мужскому полу. Это просто обреченный народ!
— Нет, ты не прав, — покачал Жан лысой головой. — Чтобы рассуждать о женщинах, нужно хотя бы мысленно побывать в их шкуре. Но я даже мысленно сделать этого не умею. И не хотел бы, это очень трудно, врагу не пожелаю. Поверь мне, старому волку.
— Если ты называешь себя старым волком, то я назову себя старым верблюдом. — В голосе Акаева послышалась улыбка, и все рассмеялись.
Тут я не сдержался и поделился своим давним наблюдением.
— А я вот видел: ремонтировали железную дорогу, укрепляли новые шпалы. И делали это женщины на ледяном ветру. А в сторожке сидели мужики, забивали «козла». Из трубы дымок струится, значит, печка топится. Время от времени они вылезают из сторожки — поглядеть, как дела идут, покричат громко, дадут указания — и снова в сторожку.
— Что ж, типичная картина, к нашему стыду, — сказал Жан.
Разговор постепенно угас, как костер, в который перестали подбрасывать дрова. Сначала в одном углу послышалось ровное, с сипом, дыхание, потом в другом — похрапывание. И скоро барак уже спал, а в решетчатое окно светила вольная луна.
…Зима уже была, хотя и бесснежная. Вывезли нас, несколько отрядов, за колонию, выгрузили в степи. Кругом глина и песок — давно слежались, смерзлись, превратились чуть ли не в асфальт. Нас разбили на двойки, дали одному лом, другому лопату — лунки копать. Один ломом долбит, другой лопатой выскребает, что он там надолбил. Потом меняются.
А ветер ледяной прощупывает до костей, слезу из глаз гонит. А из-под шапки пот льется. И конвой с оружием прохаживается, приплясывает на жгучем ветру.
Смотрю — Жан под черной шапкой, прикрывшей его черепаховый панцирь, аж посинел весь от натуги и холода. Да и Акаев выглядел не лучше: рукава тулупа ему коротки, да и поясница едва прикрыта. Все-таки работа не для «старого волка и старого верблюда», тут молодые едва справляются.
Вечером Жан говорил с замполитом — дескать, праздник близится, им с Акаевым необходимо репетировать, а после такой работы руки не слушаются. И замполит им разрешил репетировать. Сидят теперь целыми днями на нарах и пиликают — один на баяне, другой на балалайке. И до того они всем надоели, что им сказали: «Все! Репертуар ваш иссяк. Идите глину копать». Друзья приуныли. Тогда Акаев говорит: «Давай придумаем новый аттракцион. Я в детстве на базаре видел: доски о голову ломали. Трах доской по башке — и доска пополам». Жану это дело понравилось, и они рьяно принялись за дело. Доску увесистую нашли, обстругали, камеру от волейбольного мяча заготовили. Афиши расклеили повсюду — на дверях клуба, столовой, жилых секций: «Внимание! Новый аттракцион!» Ну, все смотрят — не надоевшие баян и балалайка, а что-то новое и в самом деле невиданное! Аттракцион! Жан научил группу ребят играть туш.
И вот настал вечер, собрались в клубе. Хмурые, униженные, забитые зеки сидели в зале на деревянных скамьях, смотрели. Взгляды у всех были одинаковые — полная безысходность.
Заиграли туш. Жан с Акаевым выходят маршем. Акаев впереди — тощий, длинный. За ним — приземистый Жан с доской наперевес. Встали, поклонились. Жан спустился со сцены в зал, обошел ряды, доску показал, что целая, не подпиленная. Снова туш заиграли. Акаев вышел на середину сцены. Жан взял доску, как винтовку на изготовку. Но Акаев ростом высокий, под потолок. Жану никак не достать его голову, чтобы стукнуть доской с достаточной силой. Тогда он сбегал за сцену, принес табуретку, залез на нее и спрашивает:
— Как бить-то? Тихо?
— Бей изо всех сил! — отвечает Акаев. — Иначе доска не расколется. Это же самое главное.
Он достал из кармана и напялил на голову половинку камеры от волейбольного мяча. «Для амортизации», — так по-научному объяснил он публике. А в публике пробуждался интерес. И скоро уже зал наблюдал за этими приготовлениями, затаив дыхание.
Жан засучил рукава на своих мощных волосатых руках, размахнулся доской и изо всех обезьяньих сил как трахнет Акаева по его маленькой башке! Смотрит — доска цела, а из под волейбольной резины на голове Акаева вдруг вспухает синяк — и растет, прямо на глазах! А сам Акаев постоял, постоял и начал медленно падать. Жан едва успел подхватить его.
