Я детству сказал до свиданья - [32]

И стали по вечерам мы заниматься увлекательным делом: кто режет, кто клеит, кто шлифует — всем дело находилось. За стеной барабан гремел, гитара тренькала, баян — репетиции в клубе шли. И вот наконец появилась из-под наших рук первая шкатулка: коричневая, лакированная, резная, внутри выложена бордовым плюшем. Ну, может быть, чуть-чуть неказистая — но ведь это первая…

А был у нас старший смены контролеров по прозвищу Губа (губы пухлые такие, в глаза бросаются). Его вся зона боялась: от него почему-то ничего не укрывалось. Глянет — и по лицу видит, что человек что-то несет неположенное. Начнет шмонать — и даже в носке засунутое находит. Когда он в отпуск ушел — то будто у всей зоны отпуск был. Все вздохнули свободно. А прошло время, стоим на поверке, и вдруг является Губа, становится посреди плаца, ноги расставив, руки в бока уперев, всех оглядывает. Так по рядам даже гул прокатился: «у-у-у». Губа вернулся из отпуска. Всегда в форме прапорщика. Всегда огромная связка ключей в кармане — от всех дверей, от всех замков.

И вот что интересно: сделает обыск, отберет все, что не положено иметь, — никогда ничего себе не возьмет. Все запишет, акт составит, все в сейф свой упрячет, потом сдает на склад. Никто не мог к нему подойти, ключ подобрать, задобрить. И никто на него не «работал», ни один «козел». («Козел» — это тот, кто носит повязку, записан в орган внутреннего порядка, работает на режимников, сдает все дела ментам, выдает товарищей — одним словом, стучит, стукач). Но на Губу и «козлы» не работали. И поэтому никто понять не мог, каким чутьем он угадывал, где обыск производить.

Однажды, не в свою смену, когда его никто и ждать не мог, явился к нам в клуб. Я за отоваркой как раз в этот момент ушел. Прихожу нагруженный — конфеты, сигареты, помидоры, маргарин, консервы — смотрю, что такое? Губа стоит перед нашей дверью, перебирает ключи один за другим, никак открыть не может. А Француз с Максудом закрылись изнутри с помощью гвоздя, просунутого поперек замка, — и открыть невозможно.

Перед лицом нагрянувшей опасности я решил соврать:

— Да нет там никого, — говорю. — Они за отоваркой ушли. А то бы открыли.

Губа пошел дальше, все комнаты, все закутки осматривает, обыскивает, все двери одну за другой открывает. Где-то шахматы нашел готовые, в виде книги, красивые такие, чей-то корабль почти готовый — все конфисковал, целую кучу. Когда он скрылся в последней комнате, я кричу:

— Эй, вы, скорее выходите, Губа пришел, сейчас он в дальней комнате.

Ну, они открыли, выходят, а Губа как раз из дальней комнаты выглянул. Делать нечего, пришлось его впустить. Все забрал — инструмент, заготовки, нашу первую шкатулку, даже картинку, которую я выменял на пайку хлеба — светлую такую, с голубым небом, — сорвал. Все утащил в свой сейф. Так жалко было, что даже аппетит пропал. Хоть плачь!

Злобы на самого Губу не было — все понимали, что он честный, неподкупный страж нелепых запретов, которые не он выдумал.

Ну, Француз побежал к замполиту жаловаться: «Черт с ними, заготовками, инструмент хоть верните». Замполит заставил все вернуть.

И голос у Губы такой зычный, мощный, гулкий — всюду проникает, никакого мегафона ему не надо. И кто ему хоть раз попался, того намертво запоминал — и фамилию, и где работает, и в какую смену. Идет человек в неположенное время. Губа окликает:

— Эй, Комаров, почему не на месте, не на работе?

Довольно скоро я понял одно: в зоне вся жизнь состоит из мелочей, которые иной раз раздуваются до гигантских размеров. Как из-за спички может вспыхнуть пожар, так из-за какой-то жалкой мелочи может, в конце концов, разыграться трагедия.

Так однажды в шестой локалке что-то не поделили. И сразу после развода (когда первая смена ушла на работу) началась драка. Сначала дрались тунеядцы (те, кто не хочет или не может работать) и вторая смена. Из-за чего передрались, уже никто не помнил, но драка росла по всей зоне. С дубинами, штырями (железки заточенные), кольями, камнями — дрались человек 500 прямо на плацу.

Срочно вызвали Губу с его зычным голосом. Странно, но с его появлением драка начала идти на убыль, затихать.

Потом предводители, то есть наиболее активные, выдвинули требование: сменить хозяина и обеспечить всех работой.

НОВЫЙ АТТРАКЦИОН

Эти двое были почти неразлучны — Жан и Акаев. У одного лысина трескалась, как у черепахи панцирь. У другого — маленькая головка, а сам невероятно высокий и сухой. Жан говорил про Акаева: «При всяких неприятностях я, как скорая помощь, привык его спасать». Видно, это была правда, потому что Акаев платил ему нерушимой преданностью.

Акаев был из области и любил рассказывать о своих земляках, как вкусно они готовят плов и шашлык. Жан был из города и о своих земляках-горожанах высказывался без особого почтения:

— В нашем городе, оказывается, четыре тысячи болванов на колесах и с ружьями. И все ездят и стреляют живность. Был, помню, у нас в типографии работник с бородой. И как-то тоном величайшего превосходства — как же, у него машина! — говорит: «Ну, теперь я полностью экипирован для охоты. У меня два ружья, ягдташ, патронташ, еще черт знает что». А сам — что твой слон. Смотрю на него и думаю: сколько же надо певчих пичуг, чтобы насытить твою плоть!