Я детству сказал до свиданья - [27]

Назови я сейчас его имя — и дело раскрыто, мы с Максудом из подследственных превращаемся в свидетелей. Но как жить, сознавая, что ты посадил своего соседа, мужа счастливой Надьки, которая едва дождалась его, отца маленького Алешки? Нет уж, пусть сами ищут преступника, без моей помощи.

— Нет, что вы, мы с ним не знакомы вовсе.

— «Не знакомы вовсе», — с отвращением передразнил лейтенант. — Учти, отпечатки именно твоих пальцев на рукоятке стилета.

Некоторое время следователь сосредоточенно писал, зловеще уточняя какие-то данные обо мне. Надежда вернуться сегодня домой таяла во мне, как дым, — но дым не затухающего, а наоборот, разгорающегося костра.

А в милицейском дворе уже стоял знаменитый и страшный «черный ворон», только он был почему-то зеленого цвета. Правда, от этого он не стал менее зловещим. Нас с Максудом и еще нескольких ребят запихнули в его темную пасть. Да еще стальной решеткой замкнули, как будто мы звери какие. По ту сторону решетки уселись менты, да еще овчарку запустили.

Ехали мы недолго, подпрыгивая на деревянных скамьях на ухабах. Потом машина, въехав в тюремный двор, остановилась, и мы повыпрыгивали. За нами со скрипом закрылись тюремные ворота. Кругом были стены выше человеческого роста. Это была неволя, а официально — следственный изолятор.

Нас построили в две шеренги — всего десять человек. Не буду описывать, как нас обыскивали, будто воров, водили в баню. Сначала мне все это казалось несерьезным, шуткой, ошибкой, в которой скоро разберутся. Но постепенно я втягивался в этот круговорот и все явственнее понимал, что попасть-то сюда легко, а вот вырваться, доказав свою полную невиновность, да еще при этом никого не выдав, — будет непросто.

С тюфяком и подушкой под мышками, ложкой и кружкой в руках — таким я появился перед камерой 12. На улице было солнце, яркий день, а здесь высоко под потолком горела тусклая лампочка, тусклая полоска светилась там, где окно. За ним — жалюзи с наклоном, чтобы уж совсем вольный свет не просачивался. Хочется выскочить обратно в коридор, где яркий свет, да там дубаки шастают.

Некоторое время я почти ничего не видел, но угадывал, что меня рассматривают внимательно и придирчиво. Что я должен сказать в этом полумраке? «Здравствуйте, ребята»? «Здорово, друзья»? Вопросы задать? Это очень страшное первое ощущение. Я оробел и решил пока молчать. Ведь Федор учил: лучше уж молчать, чем сказать что-нибудь не так. Постепенно глаза мои пригляделись. Камера была полна народу — и пацанов, и взрослых. Прямо против двери сидел с ногами на нарах парень с большими ушами (кличка у него оказалась Ушастый). Я сразу угадал — по независимой позе, наглому взгляду, — что главный здесь он.

— По которой ходке? — обратился ко мне Ушастый, пока я высматривал себе место на нарах.

— По первой, — ответил я. (Федор в свое время объяснил, что это непонятное словосочетание означает: «Который раз залетаешь?»)

— Городской?

— Да.

— С центра? с Пентагона? с крепости?

— С центра, — ответил я и сразу почему-то почувствовал, что планка моя по шкале оценок подскочила вверх. Видно, сам Ушастый тоже из центра.

— Летучий или ползучий?

Я угадывал в этом вопросе подвох, но ответил «летучий» просто потому, что летать всегда лучше, чем ползать. На меня тут же набросились шустрые ребята, заставили влезть на верхние нары, а внизу расставили шахматы, и фигуры торчат, как штыри. Мне стали завязывать глаза, и я понял, что придется приземляться на эти шахматы. Но пока мне завязывали глаза, четверо внизу взялись по углам за одеяло, меня толкнули, и я упал на одеяло. Интересные шуточки, и много ли таких припасено?

Тусклая лампочка, горевшая днем и ночью, раздражала меня невероятно. В ее свете все какое-то нереальное, люди кажутся странными, некоторые, входя впервые, пугаются. Лучик иногда промелькнет сквозь жалюзи — так порадуешься, глядя на него, вот и вся радость. Почти все время сидим взаперти. Народ кругом такой, что пальца в рот не клади. У многих с головой не в порядке. Два раза в день — прогулки в маленьком прогулочном дворике, отгороженном от остальной территории забором. В этом дворике даже сверху — решетка, так что голубое небо видно в клеточку. В остальное время или разговариваем, если попадутся хорошие рассказчики, или читаем книги и журналы. Ничего, заслуживающего внимания, нет, но делать все равно нечего, приходится забивать себе голову ненужной информацией.

Но человек постепенно ко всему привыкает и со временем интересно даже в тюрьме стало. Особенно, когда новенькие залетают. Заходят, оглядываются, думают — тут настоящие преступники сидят. И все кругом оживляются — друг другу ведь до одурения надоели, все истории рассказаны, а тут свеженькие со своими историями. Да еще иной раз такие рассказчики попадаются — заслушаешься. Один как начал рассказывать про нечистую силу, про встречу с домовым. Все не верят, смеются, а потом заслушались — так убедительно говорил, будто сам видел.

Если парень свой, общительный или имеет уже ходку (то есть сидел уже) — он быстро освоится. А вот у кого высшее образование — это плохо. Высшее образование задевает других. Или если не знает речи, тюремных выражений, если не встречался еще с неправедным этим царством, не бывал в этом обществе, не сидел за столом с такими ребятами — этим приходится туго.