Я детству сказал до свиданья - [26]

— И когда тебе было легче, в первый или во второй раз? — поинтересовался Максуд.

— По второй ходке легче было тем, что я мастерством уже овладел. В зоне ходовой товар — перстеньки самодельные, мундштуки, самого разного рода брелки — щелк, и ножичек вылетел. Шахматы, шкатулки делали для ментов, они чаем, сахаром расплачивались. Человек полгода делает очень искусно, хоть на международную выставку посылай. А ему за это две-пять пачек чая по сорок копеек. Делают мундштуки с ножами-стилетами. Имеете представление, что такое стилет? Это четырехгранник. Грани — неотточенные. В свое время он использовался для пробития кольчуг. Это очень плохое оружие: если тебя стилетом ударят, трудно выжить: сразу кровоизлияние. То ли англичане выдумали, то ли французы — убейте, не помню. Ладно уж, дам глянуть.

Он достал из кармана гладкий, отшлифованный, воскового цвета мундштук. Мы подержали его в руках, внимательно, зорко оглядели, но ничего не нашли. Но Федор сделал легкое движение пальцем — мы и глазом не успели моргнуть, как вдруг выскочил стальной четырехгранник. И так же быстро исчез.

— Фантастика! — воскликнул Максуд.

Неожиданно Федор остановился, глядя на идущего навстречу парня, который только что вывернул из-за угла. Высокий, широкоплечий, курчавый, в белой рубашке с коротким рукавом — идет, бицепсами поигрывает. Лицо Федора перекосилось, послышались приглушенные ругательства. И тут же, приведя перекошенное лицо в порядок, сделал шаг навстречу парню:

— Прикурить не найдется? — и протягивает мундштук.

— Не курю! — резко сказал парень, сделал было шаг в сторону, чтобы обойти Федора, но тут щелк! Вылетел стилет и вонзился сбоку в живот парня. Хрип, падение тяжелого тела, и ни одного прохожего рядом. Федор пнул лежачего носком ботинка в висок раза два-три, метнулся за угол — и был таков.

Все произошло так быстро и страшно, что нас с Максудом хватил шок. Только что шли, мирно разговаривали, слушали с интересом об инопланетной жизни зеков — и вот, страшный миг, пустивший под откос наши судьбы.

Опомнившись, Максуд бросился к автомату вызвать «скорую», а я наклонился над парнем, схватился за мундштук с желанием вытащить, помочь, исправить содеянное дураком сумасшедшим Федором. Темное пятно окрасило прилипшую рубашку и расплывалось все шире и шире. Схватив мундштук, я побоялся вытащить его, вспомнив, что грани его неотточенные, может быть от движения только хуже. Все это с быстротой молнии пронеслось в моей голове. Мигающий красный огонь светофора то вспыхивал на лице поверженного парня, то гас. Вдруг — визг тормозов, менты выскакивают, щелкают наручниками, и мы с Максудом оказываемся прикованными к рукам ментовским. И вот уже в машине с мигалкой мчим в милицию. Максуд, однако, успел вызвать «скорую», и она подоспела с диким воем сирены.

ТЮРЬМА

Сколько раз в моей жизни бывало так: хочешь помочь учителю, особенно Аде Васильевне, найти нарушителя дисциплины, хочешь от всего сердца. Да какой-то заслон встает в душе — ведь это значит выдать товарища. Но это все — жалкие мелочи по сравнению с огромным вопросом, что делать теперь: ведь говорить правду — значит выдать проклятого Федора. Хоть и не товарищ он нам, но ведь все равно это означает «выдать». То есть совершить подлость — так всегда считалось у пацанов. А выдумать что-нибудь — с Максудом не успели сговориться. Нас, выведя из машины в гулкие вечерние коридоры милиции, тут же разлучили. Записали анкетные данные, заставили «сыграть на пианино», что означает — дать отпечатки пальцев.

Ночевал я в КПЗ среди мрачных прокуренных типов прямо на холодном полу. Я быстро провалился в черный, без сновидений, сон. Но спал недолго. Замерз, отлежал бок на каменном полу, все время дверь клацала запором, кого-то выпуская или, наоборот, впуская. Так, урывками сна и тяжкими пробуждениями, прошла ночь. Утром отчаянно болели все кости. Видела бы мама сейчас своего сыночка!

Скорее бы вызвали к следователю. Но они приходить не спешили, дожидались положенного часа. Наконец начали хлопать входные двери, утренними голосами переговаривались входящие менты с дежурным. Меня из камеры вызвали первым.

— Садись, — сказал следователь, молодой лейтенант с черными аккуратными усиками. Он отпирал стол, сейф, потом снова запирал и в промежутке зорко глянул на меня, как будто сфотографировал:

— Фамилия?

— Вчера же все записали, товарищ лейтенант, — справедливо заметил я. — Зачем же на одно и то же время терять?

Изумлению лейтенанта не было предела. Обретя дар речи, он наставил меня:

— Во-первых, для тебя я не «товарищ лейтенант», а «гражданин начальник». Во-вторых, твое дело — только отвечать, причем, одну правду.

— Ну, Булатов.

— С кем ты был вчера вечером на улице?

— С моим другом Максудом Керимовым.

— За что вы напали на дружинника? У вас раньше были столкновения, конфликты? Это что, месть?

Теперь настала моя очередь изумляться. Похоже, этот лейтенант с ходу врезался в суть дела, нашел и причину, и следствие, осталось только установить преступника. Я вспомнил слова Федора в день его возвращения: «На работу успеется. Мне еще посчитаться надо кое с кем». Вот и посчитался, опять стал преступником, да еще нас за собой потянул.