Я детству сказал до свиданья - [23]
Он сошел на последней остановке и неверными шагами направился к ближнему пятиэтажному дому, где, конечно же, его ждала веселая компания. У входа в подъезд я заколебался: неловко как-то идти без приглашения в чужую квартиру. Я стал прохаживаться вдоль дома, не зная, как быть, и смутная, непонятная тревога росла во мне. Как вдруг в приоткрытом окне второго этажа раздались уже знакомые звуки аккордеона, и отцовский голос запел песню. Немного погодя в нее вплелся чей-то женский голос, да так ладно, так дружно полилась песня, что сердце мое болезненно сжалось.
Эта песня в чужом окне сказала мне: я потерял отца. И стало так больно, обидно за маму — маленькую, работящую, безропотную, что слезы закипели в глазах.
…На следующий день отец надумал уходить.
Выкинув из шкафа все тряпье, принялся отвинчивать дверцу. Отвинтил, протянул мне:
— Вынеси на улицу.
Если он думал, что я тут же кинусь отвоевывать шкаф, то жестоко ошибался. Я молча взял дверцу и понес на улицу. Прислоняя полированную деталь шкафа к рекламному щиту, я услышал по ту сторону Галин голос:
— Дальше не провожай, не надо.
— Ты упорно не допускаешь меня к себе домой, — мягко, с вопросительной ноткой произнес голос Вадима. — А ведь мне пора познакомиться с твоими родителями. Сегодня суббота, все дома.
«Да, только тебя сейчас не хватало», — испугался я. По ту сторону расписных щитов наступило молчание. Я живо представил себе, как Галка разглядывает его красивое лицо — карие глаза, прямой нос, узкую полоску губ, которые умели так тонко, со значением улыбаться. Ей нравилось в нем все то, что у меня вызывало отвращение.
— Сейчас не время, прощай, — сухо сказала Галя и, не заметив меня, пошла к дому.
А у дома обстановка изменилась. На крылечке стояла Ада Васильевна, моя классная руководительница, в вязаной серой шапочке. У порога на ящике сидел понурый Максуд, переживал, глядя на лающего пса. Мама, худая, маленькая, юркая, держала обороту в дверях, явно стараясь загородить вид в комнату.
— Ой, я вас очень прошу зайти в другой раз. У нас идет дележ имущества. Муж собирается уходить, будем разводиться. Все забирает — и шкаф, и холодильник, и швейную машинку. Ну пусть берет, лишь бы оставил в покое, — говорила она, улыбаясь, стараясь казаться беспечной, а из глаз сами собой лились слезы.
Подошла соседка Надька с ребенком на руках и начала причитать:
— Это что же делается, все забирает, от двоих-то детей!
Этого Галка уже стерпеть не смогла.
— Мама, ну как ты встречаешь гостью? Прошу вас, проходите, Ада Васильевна, — промолвила она своим ровным мелодичным голосом.
Да, нельзя не подивиться железному самообладанию моей сестренки. А вот меня появление Ады Васильевны в такое смутное время повергло в смятение.
— Ну что ж, пойдемте, поздоровайтесь, — тут же согласилась мама, вытирая слезы.
Отец кончал разбирать полированный шкаф, когда гостья вошла в горницу. Хмурый, упрямый, неприветливый, он предпочел никого на замечать и стал выносить части шкафа во двор.
Когда мы с отцом вытаскивали швейную машинку, я заметил, как Ада Васильевна прямо, без стеснения посмотрела в лицо отца. Жесткое, хмурое лицо со сжатыми угрюмо губами. Ни тени неловкости за свои дикие действа, сознание правоты так и прет из него. Хотя как-то отдаленно угадывалась исчезнувшая красота, которая Галку делала внешне похожей на него.
Вернулся, выдвинул ящик стола, достал ключ.
— Там еще один ключ, — подсказала мама.
В ее тоне слышалась привычная робость перед ним.
— Я его уже взял, — ответил он. — В карман положил.
И ушел, ни с кем не попрощавшись.
— За машиной пошел, — пояснила мама.
Я сел неприкаянно на какой-то ящик, сложив на коленях руки. И при виде меня, покорно сидящего в углу, неловкого, поникшего, у Ады Васильевны от жалости выступили слезы.
В единственное небольшое окошко лился свет пасмурного дня. Включили электричество, и в комнате сразу стало уютно, несмотря на пустоту и беспорядок. И я понял, откуда это ощущение уюта: ушел отец, чужой человек.
— А вы знаете, — нарушила молчание Ада Васильевна, — как-то в школе ко мне бросилась девочка-пятиклассница: «Ада Васильевна! А у нас радость — папа ушел! Теперь нам с мамой так хорошо — никто не пьет, не ругается, не дерется…»
— Как я понимаю эту девочку! — воскликнула Галя.
Учительница сняла серую шапочку, и я невольно залюбовался ее каштановой косой, лежащей вокруг головы.
— Саша, я написала поручительство за тебя, но его не приняли. Против меня были все.
— Даже Махров? — быстро спросила сестренка.
— Да, Махров, как всегда, голосовал вместе со всеми. И решили направить Сашу в спецшколу.
Все во мне застыло от этого известия.
— Вот видишь, что натворил, — сказала мама упавшим голосом. — Бил кого ни попадя, а выходит, сам себе по шее надавал.
Ада Васильевна села к столу писать акт обследования. А я не находил себе места: то присяду на ящик, то выйду, то опять вернусь. Видя, как я маюсь, мама сказала:
— Да иди ты в школу, опоздаешь.
— Нет, рано еще, — отвечал я, хотя было уже не рано.
— Да пусть посидит, что вы его гоните, — вступилась Ада Васильевна.
Закончив акт обследования, она стала просматривать мои тетради. Мама стояла у печки, неотрывно следя за каждым движением учительницы.
