Я детству сказал до свиданья - [21]

— Дай «Географию», Куба!

— Гульмира, какой у тебя сегодня красивый воротничок…

— Эй, кто сделал алгебру, дайте списать, — слышалось со всех сторон.

Имакей шел по проходу навстречу и как-то странно-престранно смотрел на меня.

— Что с тобой, Булат? — тихо спросил он. — Ты такой белый…

Я засвистел беспечно, дал подзатыльник Мальгавкину, толкнул Имакея — тот упал на парту, ухватившись за край руками.

Я рывком вытащил свой портфель и вышел из класса, мимоходом заметив, что Имакеев все еще лежит на парте в неловкой позе, уткнувшись лицом. Смутное беспокойство сжало мне сердце, но я лишь ускорил шаг — лишь бы побыстрее очутиться на воле, под открытым небом, где поют птицы и облака стоят недвижно в холодной весенней синеве.

Но душевная тревога подстегивала, не давала сидеть на месте, сосредоточиться, бросала по городу из конца в конец, по всем магазинам, знакомым, музеям, библиотекам — туда, где мне вовсе и не надо было быть. Хочу в космос! Если бы кто-нибудь знал, как я хочу туда! Это желание стало просто нестерпимым, мучительным.

И все-таки, еще в самом начале моих блужданий, ноги сами собой принесли меня к школе. У дверей стояла машина «скорой помощи». Санитары в белых халатах и белых колпаках заталкивали носилки с Имакеем в нутро машины. Ребята стояли кругом. Арзамасцев вдруг увидел меня и сказал стоявшему рядом Кубе — так, чтобы я услышал:

— А ты знаешь, Куба, я оптимист. И оптимистически заявляю: подлецы были, есть и всегда будут!

Куба повернул голову, тоже увидел меня и ничего не сказал.

А ведь за такие слова в прошлом веке вызывали на дуэль. А в нашем — бьют по морде. Тем более, Галка сказала мне, что был такой декабрист, мой тезка — Александр Булатов.

На другой день ребята, накупив фруктов и соков, поехали в больницу навестить Имакея. Я тоже с апельсинами незаметно увязался за ними. Пока они общались в больничной палате, я бродил по предвесеннему голому саду. Но как только они ушли, я кинулся в приемную.

— Все, мальчик, прием окончен! — и передо мной захлопнули маленькое окошко.

Тогда я вышел во двор, вычислил логическим путем окно Имакея и, прицелившись, запустил в него апельсином. Я хотел просто стукнуть по стеклу, чтобы Имакей выглянул. Но не рассчитал силы, стекло разбилось, осколки разлетелись в разные стороны. И сразу истошный крик со всех сторон:

— Хулиган! Что ты наделал! Вон отсюда или милицию вызовем!

Все-таки я улучил момент, заскочил в приемную и оставил перед маленьким окошком сетку с апельсинами для Имакея.

ПЕДСОВЕТ

Меня собрались обсуждать на педсовете. Все ребята уже бежали из школы по домам — с топотом и гомоном. То и дело хлопала тяжелая входная дверь.

Я заглянул в учительскую, и первый, кого увидел в щелку, был, в своем лощеном черном костюме, Вадим Махров из райкома комсомола, Галкин жених. Интересно, чего ему-то здесь надо? Сидит, однако, спесь с носа свеся.

А в центре стола — наша классная руководительница Ада Васильевна, с каштановой косой вокруг головы, бледная, молодая, робеющая. Ведь не только, меня будут судить и прорабатывать, но и ее тоже, раз она классная руководительница у такого непутевого балбеса, как я.

Наконец меня позвали и усадили на стул около двери. А за длинным столом сидели учителя. Полина Аркадьевна, в строгом сером костюме, с высоко уложенными белокурыми волосами, белолица и румяна, как мачеха из пушкинской сказки, открыла собрание.

— Ну, товарищи, представлять вам виновника нашей встречи не надо. Нас сорок человек педагогов, и нет ни одного, кто бы не знал Булатова. Булатова знают все. И все сорок человек признались, что они бессильны перед Булатовым. Мы испробовали все средства, доступные нам, школе. И говорю прямо: мы расписываемся в своем бессилии. Пусть в спецшколе, где другие методы, исправляют его, делают человеком.

— Встань, Булатов, — сказала учительница математики. — Тебя обсуждают, а ты сидишь, как принц, на троне.

Я встал, а учительница начала рассказывать:

— Вхожу я во вторник в класс, все встают, а Имакеев лежит на парте. Булатов толкнул, а тот недавно после операции.

— Ну как ты мог, Саша?! — вырвалось у Ады Васильевны. — Ты был обязан сдержаться. И чем тебе досадил этот славный Имакеев, ума не приложу!

Я вспыхнул пожаром и стоял, переминаясь с ноги на ногу: провалиться бы сквозь землю.

— Ты такой сильный, — продолжала Ада Васильевна, — разве можно тебе поднимать руку на малышей? Вот муж у меня — очень сильный. Так он не представляет себе, как вообще можно бить по живому!

При этих словах я рывком, будто меня толкнули, отвернулся к двери.

— Я ему делаю выговор, — заговорила опять Полина Аркадьевна, — а он: «Ну и что? И чего ты этим добьешься?» Он с нами уже давно на «ты». Уходит с урока, когда захочет, открывает двери в другие классы, будоражит всю школу.

— Давно уже не открывал, — возразил я.

— А на «ты» с завучем разговаривал?

— Разговаривал.

В это время вошла учительница химии, всегда веселая, нарядная, вечно опаздывающая. И с ходу включилась в разговор:

— Ах, вы это о Булатове? По-моему, таких давить надо. — И шумно и радостно уселась на свое место. Тут она увидела меня и слегка смешалась.