Я детству сказал до свиданья - [19]

— Ты, брат, заходи сегодня, застолье будет. Теща моя, немка старая, не любит меня, но встретила достойно. Скажу прямо: она честный, хороший, справедливый человек.

Федор сощурил маленькие глазки, нагнул голову, подумал и закончил свою мысль:

— Если б не она, моя Надежда не дождалась бы меня. Это уж точно.

Я с интересом разглядывал лицо Федора. Оно было в беспрестанном движении: лоб то собирал морщины в гармошку, то разглаживался. Губы то поджимались, то выпячивались. Глаза щурились, прикрывались, подмигивали, неожиданно испускали стрелы-взгляды, пронизывая тебя насквозь.

— Теперь вам надо на работу устроиться, — несмело сказал я.

— На работу успеется, — потягиваясь, сказал Федор. — Мне еще посчитаться надо кое с кем.

— С кем? — глупо спросил я.

Федор прикрыл один глаз, другим зорко глянул на меня.

— А из-за кого я загудел на пять лет, — мрачно ответил он.

В саду на старой урючине громко каркала черная ворона.

ПОДСНЕЖНИКИ

Мы с мамой вышли из школы. Вечерело. Колкая изморось сыпалась с неба, было зябко и неуютно. В голых ветвях школьного сада кричали черные галки.

Не сказав мне ни слова, мама повернулась и пошла домой.

И выбрала же Полина Аркадьевна время — перед самым праздником! — вызвать маму в школу, чтобы перевоспитать меня. Согласен: кругом виноват, но разве нет других дней в году для перевоспитания? Бедная мама! С тоской глянул ей вслед: она идет в весенних ненастных сумерках, маленькая, худенькая, огорченная сверх всякой меры. А я подарка ей не припас никакого. Эх, дубина!

На улице меня поджидали друзья — Синоптик и Француз из Пентагона (так назывались в нашем городе дома, где жили военные). Француз и сам не знал, откуда и почему явилось это прозвище — «Француз». Может, оттого, что он всегда почему-то ухитрялся выглядеть пижоном: даже в ветреную погоду не бывал лохматым, даже в грязь ботинки его блестели.

— Кино отменяется, — сказал я друзьям. — Вы как хотите, а мне нужно подарок матушке добывать.

— Так и нам тоже! — радостно вскричали Синоптик с Французом.

— Цветов уже нет нигде, я искал, — сказал Синоптик. — Может быть, торт?

Но торт отпал сам собой, так как ни у кого не хватило денег. Предстояла задача: добыть к утру три подарка без денег.

— Придумал! — воскликнул Француз. — Поехали в горы. Я на днях был в горах, нарвал подснежников самых первых. Такому подарку каждая женщина будет рада. У меня есть знакомый шофер, у него своя машина. Он для меня что хочешь сделает.

Шофер, мужик лет тридцати, услышав про старую окраину, долго не соглашался ехать.

— Знаю я эти дороги, — ворчал он. — Там грязь непролазная. Сядешь и не вылезешь.

Но все же вывел машину, нехотя открыл дверцу, и мы залезли трое на одно сиденье. Машина помчалась по мокрому асфальту, разбрызгивая лужи. Я смотрел в окошко на проносившийся город и думал: почему так — совсем как будто осень на дворе, а все же чувствуется весна? Может быть, дело лишь в том, что мы знаем, какое это время года? Но нет — пусть ветер шуршит над тобой засохшей листвой, пусть земля между деревьями плотно укрыта бурой, спутанной травой, пусть ржавая щетина укутывает кустарник — все же глаз подмечает: вот вылезли из-под покрова острые зеленые стрелки новой травы и наклюнулись, заострились почки, и сок на коре березы выступает слезными капельками…

— А вы зря не ходите в горы, — сказал вдруг Француз. — Там так много интересного! Я видел в горах, как зацветает гвоздика, как рождаются грозовые тучи. Видел радугу при луне — явление очень редкое.

— А чего ты, сам ходишь, а нас не зовешь? — обиделся Синоптик. — Сказал бы заранее — мы с удовольствием.

Тут машина, резко сбавив скорость, свернула в боковую улочку. Нас стало бросать из стороны в сторону, толкать друг на друга, когда машина то одним колесом, то другим ухала в глубокие, как будто бездонные колеи.

И вдруг наша машина, бешено вращая колесами и разматывая жидкую грязь села на днище. Летят грязные брызги из-под колес, а машина ни с места.

— Я знал, что так будет, — тоскливо сказал шофер. — Такая здесь улица и такая дорога. Черт меня сюда понес, — ворчал он, вылезая из кабины. — Другого такого идиота во всем городе не сыщешь.

— Но я же здесь каждый день хожу, — попробовал его утешить Француз.

Но это разъярило шофера еще больше.

— Где ты ходишь? Ты по тропиночке ходишь!

Проваливаясь в грязь чуть не по колено, он обошел машину.

— Все. Сели. Бревно или жердь какая-нибудь нужна.

Оценивающим взглядом он окинул нас. Щуплый, чернявый, аккуратно подстриженный Француз явно не вызвал его одобрения. Мы с Синоптиком, хоть и лохматые, но не слабого десятка, — видимо, пробудили в нем надежду.

— Жердь? — переспросил Француз. — Это можно. Тут рядом живет знакомый.

На стук в калитку ответила хриплым лаем собака, сопроводив лай звоном цепи. Вышел плотный мужчина лет сорока, мигом оценил обстановку и сказал, что дальше дорога еще хуже, но чтобы пять гавриков не столкнули машину — этого не может быть. После этих слов он надолго исчез за своей калиткой.

Француз, чтобы утешить нашего водителя, стал вспоминать, как он прошлой осенью с кем-то ездил в горы и машина так же застряла. Они ее толкали, толкали, но все было бесполезно, и, бросив машину, ушли пешком, а шоферу пришлось ночевать в кабине.