Я — абориген - [10]

Увы! Наши колдуны владеют сверхъестественным искусством убивать и излечивать, но ритуальные «хирурги» никогда не изучали анестезию.

Человек-собака неслышными шагами подошел ко мне. Его лицо, безобразно размалеванное, но доброе, склонилось надо мной.

— Вцепись в это зубами да посильней, тебе будет легче удержаться от крика, — сказал он и протянул мне кляп из травы, камыша и тряпок. — Вцепись покрепче!

Я зажал кляп между зубами и тут же ощутил обжигающее прикосновение холодной стали. Операция продолжалась меньше минуты. Боль была такой сильной, что я изжевал весь кляп, но не издал ни единого звука.

Дядя Стэнли унес меня в шалаш и провел со мною все пять дней, пока я выздоравливал.

Я думал, что на этом все кончится, но тут мне пришлось испытать горькое разочарование.

Марбунггу, назначенный племенем «воспитывать меня», уподобившись христианскому богу-отцу, изложил мне законы племени.

Мне запрещалось есть жирных гуан, черепах, кустарниковых индеек и вообще любую жирную пищу.

Ни при каких обстоятельствах я не должен был разговаривать ни с кем, кроме отца, матери, дяди, братьев и нескольким ближайших родственников. Мне предписывалось жить с двоюродными братьями, а сестер вообще избегать. Пока я выздоравливал, нельзя было купаться в реке, биллабонге или полноводном крике: там меня могла проглотить таинственная Змея-радуга. Я простодушно верил в это и продолжаю верить до сих нор, несмотря на то что принял христианство и получил образование.

Я имел право беседовать у костра с мальчиками моего возраста, но при появлении мужчины немедленно умолкал. Если ко мне обращались с вопросом — а это случалось часто, — чтобы проверить мою внимательность и стойкость, я отвечал только кивком головы. А главное, я не должен был разговаривать с теми, кто танцевал на церемонии инициации.

Эти дабу действовали не день, не два, неделю или месяц, а два долгих года. Нарушение каралось скорее символическим наказанием. Однако если бы я ослушался всерьез, то предназначавшиеся мне подарки — от мужчин игрушечные копья, бумеранги и лодки, а от женщин перьевые браслеты — могли попасть в руки других мальчиков.

Приходилось подчиняться. Я выполнял все требования: прежде чем открыть рот, раздумывал, можно ли обратиться к этому человеку; не замечал сестер, свойственниц, теток и отказывался от жирной пищи, которую так любил.

Целых два года я ждал скромных подарков, с честью выдержал испытание на самообладание и сдержанность и теперь горжусь этим. Мне кажется, благодаря ему я стал лучше. Возможно, именно из-за запрета общаться с людьми аборигены неразговорчивы. Человек, обреченный в течение двух лет хранить почти полное молчание, редко становится болтливым.

Я знаю племена, которые от подобных запретов только выиграли бы.

Это относится вовсе не только к людям с черной кожей!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Не все мое детство было столь мрачным.

Я проходил инициацию и был «отпет» в самом восприимчивом возрасте и никогда не забуду ни одного эпизода, относящегося к тем событиям. Именно потому, что они так свежи в моей памяти, я написал о них прежде всего. Но я ясно помню и другие события моей юности.

Сейчас я стал цивилизованным человеком. Умею читать, писать, говорю по-английски, как на родном языке, хотя овладел им довольно поздно.

Мне предоставлено право гражданства. В миссии на реке Ропер я познакомился с христианской религией и был крещен в англиканской церкви. Получил несколько профессий: водителя санитарной машины, механика, санитара, фельдшера. Я сплю на кровати, ем ножом и вилкой, ношу платье и регулярно моюсь.

И все же я не утратил унаследованные от предков инстинкты.

В субботу я с женой и шестью дочерьми отправляюсь ловить рыбу или охотиться на Буффало-Крик, в Казуариновый залив, Ли Пойнт или в другое подходящее место около Дарвина. Проработав, как все европейцы, целую неделю, в субботу я с удовольствием сбрасываю с себя оковы цивилизации. С копьем и бумерангом наготове крадусь по лесу, а вся семья следует за мной, неся утварь для привала и воду.

Из-за отсутствия тренировки я, конечно, не так точно, как раньше, попадаю копьем в цель, но иногда мне все же удается убить валлаби, забывшего об основном законе леса — осторожности. Ну а если промахнусь, то теперь это уже не беда: денег я зарабатываю достаточно, чтобы прокормить семью. Наши вылазки напоминают прогулки, точно так же отдыхают на охоте и ловле рыбы белые.

И все же… все же для меня это не просто прогулка.

На охоте я встречаюсь со своим прошлым.

Счастливее всего я чувствую себя, когда, отрешившись от окружающей цивилизации, забыв о настоящем и будущем и без труда перенесясь в прошлое, сбросив с себя почти все одежды, выхожу на охоту и пускаю в ход всю врожденную ловкость и умение выслеживать животное, которые не смогла истребить в нас современная культура.

В эти часы я ощущаю свою близость к далеким предкам, жившим по законам, которые они завещали моим пра-прародителям, опасаюсь того же, чего опасались они, верю в тех же духов, испытываю такой же страх.

Да, страх… В лесу, в десяти милях от Дарвина, я инстинктивно все время настороже, так же как когда-то в Арнемленде, где охота служила мне источником жизни.