Я — абориген - [8]
Сейчас молодому аборигену, который проходит инициацию, накладывают настоящую повязку. Мне ее заменил кусок влажной глины — маргиры. Глина высыхала на солнце и трескалась, ее приходилось каждый день менять.
Итак, мой зять закрыл мне глаза. Тут же меня окружили старейшины. Они стучали бумерангами и пели церемониальные песни, а мои свойственники тем временем вывели мне маргирой и красной охрой узоры на лбу, щеках и теле, а затем обвили шею и верхнюю часть туловища гирляндами из волос опоссума и перьев.
Это означало, что теперь я вулугурр, то есть мальчик, которому предстоит пройти ритуальное обрезание и стать мужчиной.
Затем меня отвели к свойственницам. Только теперь я точно узнал, какие унизительные испытания мне предстоят.
— Ты будешь спать рядом с одной из них, под ее одеялом, — сказали мне. — Все они — твои покровительницы и будут кормить тебя и выполнять любые твои пожелания. Но тебе запрещено разговаривать с ними!
— Ваджири-Ваджири, хочешь воды? — спрашивали женщины.
Я кивал головой.
— Хочешь есть?
Я утвердительно кивал головой или отворачивался в сторону.
— Хочешь на двор? — они спрашивали даже это.
Я опять отвечал кивком головы.
— Теперь пойдем спать, — говорила свойственница и указывала мне на место рядом с ней под одеялом. Но я не должен был ее касаться. Она, почти не замолкая, разговаривала со своими сестрами; речь часто шла обо мне. Но я не произносил ни звука.
Так повелевал закон племени.
Я получал первые уроки самообладания. Тело мое и разум привыкали к дисциплине. Теперь я всегда смогу держать себя под контролем, если только на свое горе не буду снова «отпет» колдуном.
Как только я перешел к свойственницам, мой отец, мать, братья и все близкие родственники отстранились от меня, хотя на мне не лежало табу. Это был просто один из способов приучить меня к сдержанности.
Все это, конечно, мне не нравилось. Я ненавидел каждое мгновение своей жизни. Представьте себе переживания девятилетнего белого мальчика, вынужденного спать среди голых женщин. Я стеснялся, потихоньку плакал, но молчал и даже не делал попытки убежать.
Церемония посвящения начиналась танцем женщин-сирен — вунгудува. Свойственницы отвели меня на площадку для корробори, где они целую ночь танцевали, притоптывая ногами, жестикулируя и разыгрывая целые пантомимы.
Ложе для меня устроили около костра — так сказать, в первых креслах партера, откуда я хорошо видел танец женщин, единственный за всю мою жизнь, исполняемый только для меня.
На следующую ночь, когда мужчины танцевали мундиву, опять же для меня одного, я уже ничего не видел.
Весь день я оставался со свойственницами, в то время как мужчины маргирой и охрой разрисовывали свои тела замысловатыми узорами. К вечеру женщины подновили мою раскраску и надели мне на голову ленту из белой ткани с одним-единственным пером. За час до захода солнца меня с головой накрыли одеялами.
Так, ничего не видя, лежал я у края площадки и прислушивался. Женщины пропели мужчинам, что я занял положенное мне место.
Громко стучали бумеранги. Дети плакали. Лаяли собаки. Все с нетерпением ждали сигнала от главных действующих лиц корробори, которые у ближайшего крика старательно разглаживали свои всклокоченные волосы и проверяли сложную, стилизованную разрисовку тел.
— Скорей, скорей! — шептал я, обливаясь потом под тяжелыми одеялами.
Наконец бумеранги перестали стучать, пение смолкло. Воцарилась тишина. Я сразу это почувствовал. Даже не видя, я знал, что теперь из пересохшего русла крика, с удовольствием позируя перед собравшимися, вышли ведущие солисты. Они были загримированы под индюков, ямс, корни лилий, диких слив, кенгуру, змей — словом, под языческие тотемы, которые являются каждому аборигену в сновидениях и пользуются, по нашим верованиям, неограниченным влиянием.
Я принадлежу к тотему кенгуру. Поэтому я верю, что кенгуру дал мне язык, ямы, где собирается вода, пищу, холмы и долины и многое другое. Мне запрещено есть определенные части кенгуру, например передние и задние ноги. Абориген, принадлежащий к тотему змеи, вообще не употребляет ее в пищу, ибо все части тела змеи так схожи между собой, что он может допустить ошибку.
Когда разрисованные мужчины появились на виду у всех, кроме меня, певец из хора, образовавшего круг, стал объявлять «страну» каждого. Мы относимся к племени алава и живем около реки Ропер, но у каждого есть свой собственный участок племенной земли, который он называет «моя страна».
Мне принадлежит территория площадью шестьдесят квадратных миль — почти сорок тысяч акров — точно к югу от миссии на реке Ропер. Я называю свою страну Ларбарянджи. Я знаю белого человека, который пасет свой скот на моей земле и воображает, что она принадлежит ему.
Страна моего брата Джекоба Вуйаинджи-Маджиньи находится на берегу реки Ходжсон, на территории скотоводческой фермы лорда Англии Вестея, который также считает ее своей.
Но вот все действующие лица вышли из русла крика и хор грянул маршевую песню:
Это означает всего-навсего: «Мы собрались все вместе на площадке для корробори и ожидаем начала церемонии».
В начале семидесятых годов БССР облетело сенсационное сообщение: арестован председатель Оршанского райпотребсоюза М. 3. Борода. Сообщение привлекло к себе внимание еще и потому, что следствие по делу вели органы госбезопасности. Даже по тем незначительным известиям, что просачивались сквозь завесу таинственности (это совсем естественно, ибо было связано с секретной для того времени службой КГБ), "дело Бороды" приобрело нешуточные размеры. А поскольку известий тех явно не хватало, рождались слухи, выдумки, нередко фантастические.
В книге рассказывается о деятельности органов госбезопасности Магаданской области по борьбе с хищением золота. Вторая часть книги посвящена событиям Великой Отечественной войны, в том числе фронтовым страницам истории органов безопасности страны.
Повседневная жизнь первой семьи Соединенных Штатов для обычного человека остается тайной. Ее каждый день помогают хранить сотрудники Белого дома, которые всегда остаются в тени: дворецкие, горничные, швейцары, повара, флористы. Многие из них работают в резиденции поколениями. Они каждый день трудятся бок о бок с президентом – готовят ему завтрак, застилают постель и сопровождают от лифта к рабочему кабинету – и видят их такими, какие они есть на самом деле. Кейт Андерсен Брауэр взяла интервью у действующих и бывших сотрудников резиденции.
«Иногда на то, чтобы восстановить историческую справедливость, уходят десятилетия. Пострадавшие люди часто не доживают до этого момента, но их потомки продолжают верить и ждать, что однажды настанет особенный день, и правда будет раскрыта. И души их предков обретут покой…».
Не каждый московский дом имеет столь увлекательную биографию, как знаменитые Сандуновские бани, или в просторечии Сандуны. На первый взгляд кажется несовместимым соединение такого прозаического сооружения с упоминанием о высоком искусстве. Однако именно выдающаяся русская певица Елизавета Семеновна Сандунова «с голосом чистым, как хрусталь, и звонким, как золото» и ее муж Сила Николаевич, который «почитался первым комиком на русских сценах», с начала XIX в. были их владельцами. Бани, переменив ряд хозяев, удержали первоначальное название Сандуновских.
Предлагаемая вниманию советского читателя брошюра известного американского историка и публициста Герберта Аптекера, вышедшая в свет в Нью-Йорке в 1954 году, посвящена разоблачению тех представителей американской реакционной историографии, которые выступают под эгидой «Общества истории бизнеса», ведущего атаку на историческую науку с позиций «большого бизнеса», то есть монополистического капитала. В своем боевом разоблачительном памфлете, который издается на русском языке с незначительными сокращениями, Аптекер показывает, как монополии и их историки-«лауреаты» пытаются перекроить историю на свой лад.