Взлет против ветра - [16]

Баталов внимательно посмотрел ему в лицо: врет или говорит правду? Сделал вид, что пропустил мимо ушей последние слова.

— Отчего у вас расцарапан лоб, господин барон? Я надеюсь, это не мои солдаты?

— О нет! — тихо рассмеялся фон Корнов. — Ваши солдаты не виноваты. Они отходчивые, как дети. Это я сам, когда вылезал из кабины. Вы меня загоняли на вертикалях. Ведь я уже старик по сравнению с вами. Как-никак сорок пять. — У него еще ниже опустились плечи, мертвенная бледность покрыла щеки.

— Вам плохо, фон Корнов?

— Нет, — попытался приободриться пленный. — Просто я ничего не ел и не пил с утра, а после этой бешеной гонки в небесах немножечко кружится голова.

Баталов нажал на вделанную в письменный стол кнопку. Дребезжащий звонок огласил высокие своды кабинета. На пороге появился адъютант.

— Староконь, немедленно две чашки кофе и чего-нибудь закусить барону. От рюмки коньяку не откажетесь? — повел он бровями в сторону пленного.

Командир полка кивнул асу на потерявший свой первоначальный цвет диван с выпирающими пружинами и теплее сказал:

— Садитесь. В ногах правды нет.

— Отличная русская поговорка, — отозвался фон Корнов и с благодарным выражением сел на диван. — И вообще русские отличные люди.

Баталов недобро усмехнулся:

— Зачем же вы против них воевали?

Фон Корнов со вздохом пожал плечами:

— Я вам отвечал на этот вопрос еще под Москвой. Мой род своей древностью восходит к нашим предкам, которые завоевали Рим. Служить оружием великой Германии — его святой долг. История меня заставила идти против вас, так же как вас против нас.

— Историю делают люди, — веско возразил Баталов, и глаза у него сурово потемнели. — Если бы не ваш бесноватый фюрер, мы бы никогда не воевали с Германией. А теперь видите, к чему привело ваше знаменитое «хайль Гитлер». Вы тут обронили слова, что у нас общее в том, что оба мы дожили до последних дней войны. Ваша правда. Дожили. Только я до славной победы, а вы — до позорного краха!

Вошел Староконь и поставил на стол поднос с двумя стопками коньяку, небольшим трофейным кофейником и бутербродами на тарелке.

— Берите, барон, — кивнул пленному Баталов.

Фон Корнов нерешительно поднял вверх стограммовый шкалик, но сказал упрямо:

— И все же за то, что мы оба дожили. Вы — в славе, а я — в отчаянии, но дожили. И еще раз хочу повторить, что я очень рад, не поймите, что лицемерю или, чего доброго, заискиваю… в нашем роду заискивающих не было. Я очень рад, что сложил оружие в бою с вами. Вы достойный противник. Форвертс! — И он залпом опорожнил стопку.

— Странный вы человек, фон Корнов, — задумчиво произнес Баталов. — Вот и пьете не как барон, а как русский солдат. Эх, если бы вы добровольно перешли к нам в сорок первом. Давно бы уже полком командовали и воевали за новую Германию.

В кабинете командира полка на одной из стен висели портреты Тельмана и Вильгельма Пика. Пленный кивком указал на них:

— За эту, что ли?

Баталов кивнул.

— Нет, эта Германия не для меня.

— Как знать, — неодобрительно заметил Баталов и выпил свою стопку, наблюдая за тем, с какой жадностью немец уплетает бутерброды. Покончив с ними, барон взял тонкой холеной рукой чашечку кофе, с наслаждением глотнул ароматную жидкость и прикрыл глаза тяжелыми, набрякшими от усталости веками.

— Кофе чудесный. Настоящий, кажется?

— Да. Не эрзац третьего рейха.

— Еще один глоток — и я готов идти даже на расстрел.

— О расстреле говорить повремените, — усмехнулся Антон Федосеевич и задумчиво посмотрел на седого, усталого летчика, на его безвольно повисшие Железные кресты. — Странный вы человек, фон Корнов. Никак не могу понять, почему в сорок первом, когда вам удалось бежать, вы не прикончили тяжело paненного конвоира? Даже рану ему перевязали. Надеюсь, этот эпизод остался в вашей памяти?

— О, герр Баталов, — встрепенулся фон Корнов. — Разве забывается такое? — Он поднес к глазам ладонь и сквозь расставленные пальцы поглядел на подполковника. — Этот мальчик остался жив?

— Остался жив.

— О, какое счастье! Увидит свою муттер, женится на красивой девушке. И сделает в жизни много такого, чего обесчещенный рыцарь червонного туза уже никогда не сделает.

— Да, но вы могли пырнуть его ножом, задушить, — волнуясь, проговорил Баталов.

Немец сделал протестующее движение и поднял руки.

— О! Что вы говорите!.. — воскликнул он. — Если вы хотя бы немножко меня знали, вы бы ни за что не произнесли этих слов. Что же, по-вашему, я так сразу и родился в этом синем майорском мундире офицера гитлеровской армии? О нет. И у меня было детство, и колыбельная песня матери, и сказки, где добро побеждало зло. Я не собирался в детстве становиться истребителем. Настоял отец. Помню, я учился в школе пилотов, у нас загорелся сарай, а на крыше оказалась кошка. Мечется во все стороны и всюду натыкается на пламя. Мне так ее стало жаль, что даже глаза на секунду закрыл от боли. А другие гоготали как ни в чем не бывало. Вот тогда я и бросился за лестницей и спас эту кошку. У нас был очень строгий командир капитан Крамер. Он подошел и сказал: «Курсант фон Корнов. Вы действовали смело. Однако настоящий немец не должен вздрагивать при виде чужих страданий». Когда я увидел вашего раненого конвоира, я вспомнил историю с кошкой. Вероятно, я так и не стал настоящим немцем в понимании командира нашей курсантской группы капитана Крамера. Так разве с такими задатками я бы смог, как живодер, расправиться с бесчувственным вашим солдатом?! Нет, герр Баталов. Отто фон Корнов все-таки рыцарь. Я сражался против вас без животной ненависти к крови. Моя сфера была только небо и воздушный бой. В тот день, когда меня повезли на грузовой машине, в нас попала бомба. Меня оглушило и отбросило в сторону, засыпало землей и снегом. Но я сразу почувствовал, что жив и невредим, и быстро выбрался. Ваш солдат, который был за рулем, лежал мертвый, осыпанный стеклом, а конвоир без сознания стонал рядом. Я наклонился и увидел нежное, как у девушки, лицо. Он был совсем мальчик. Вся его грудь была залита кровью, а рядом валялся, как это у вас называется… индивидуальный перевязочный пакет.