Взлет против ветра - [14]

— Садись первым, — передал Яковлеву Баталов. — А я еще один кружок сделаю.

Мотор на бензомерном «лавочкине», на котором летал командир полка, был новый, ревел, как зверь. Наблюдая за посадкой ведомого, Антон боевым разворотом набрал высоту и сделал щегольской переворот. Не успела машина стать строго в горизонтальное положение, как над ее фонарем сверкнула трасса. Косой черной тенью пронесся над машиной Баталова «мессершмитт», оставляя в воздухе тонкую струю отработанного газа. Баталов подумал о том, что непростительно зевнул, дав возможность фашистскому летчику незаметно приблизиться. Хорошо, что тот поторопился и открыл огонь с большой дистанции. Теперь только одно могло уберечь от новой атаки — высота, и он стал ее набирать. «Лавочкин» почти отвесно ввинчивался в нежно-голубое небо. Солнце победной весны озарило на его фюзеляже нарисованного петуха. Весело прищуривая глаз, петух по-боевому высоко держал голову с хохолком и плотно стиснутым клювом. На самолетных часах было два часа сорок пять по московскому или двенадцать сорок пять по берлинскому времени. На высотомере — три тысячи метров. Сломав вертикальную линию набора высоты, Баталов перевел «лавочкина» в горизонтальный полет и беспокойно осмотрел воздух над собой, внизу, слева и справа. Небо было чистое, как будто протертое, ни одной тучки не зацепилось на нем.

Новую атаку «мессершмитта» он предусмотрел своевременно и резким маневром оторвался от противника. Но уже через несколько секунд фашистский ас озадачил подполковника тем, что пошел на него в лобовую. Антон Федосеевич увидел стремительно надвигающийся острый кок фашистского истребителя и подумал: «Сейчас дам по нему из пушки». Но не успел его палец опуститься на гашетку, как «туз» круто отвернул вправо и стал заходить ему в хвост. Антон задрал нос «лавочкина» и свечой взмыл к солнцу в надежде атаковать врага с петли. Но этот обычный прием немец моментально разгадал и остался внизу, ожидая, когда машина Баталова зависнет в самой верхней точке и потеряет скорость. Это тоже было ясно подполковнику, и он, оборвав петлю, скользнул от противника в сторону. Два-три разворота — и машина немца в прицеле. Но опять палец не успевает нажать гашетку. Целым каскадом немыслимых фигур «мессершмитт» вырывается из кольца и теперь уже сам уходит «горкой» на высоту, стремясь оторваться от противника. У Баталова на вертикали машина сильнее-, и ему удалось подкараулить врага. Быстро сократилось расстояние. Но червонный туз сделал новую серию фигур и ушел из-под обстрела. Трасса пронеслась слева, не причинив вреда. И тогда Антон Федосеевич решился на крайнюю меру. Он бросил самолет в беспорядочное падение: пусть немец думает, что ранил его или убил. Виток за витком отсчитывала машина, недолго уже и до земли. «Мессершмитт» проскочил справа, победно гудя мотором. Лишь у самой кромки леса немец вывел свою машину в горизонтальный полет. Он не видел в это мгновение своего противника. Баталов плавным движением рулей прекратил падение. Капот истребителя поднялся. Эти несколько мгновений, когда враг не может тебя видеть, — как они ценны! У Баталова преимущество в двести метров, а хвост со свастикой впереди по курсу. Подполковник довел газ до предела, и «мессер» оказался в прицеле. «Лавочкин» вздрогнул от первой длинной очереди. Желтая дорожка снарядов оборвалась у хвоста фашистской машины. «Лишь бы по кабине не попасть! — пересохшими губами прошептал Баталов. — Он мне живым нужен». И вдруг закричал громко и продолжительно, не в силах унять бурной радости:

— А-а-а-а-а!

Из дыма и пламени, которыми были охвачены хвост и правая плоскость «мессершмитта», вывалился комок человеческого тела, и над ним на безопасном от падающего самолета расстоянии спокойно раскрылся спасительный купол парашюта. По бортовой радиостанции подполковник передал приказания начальнику штаба:

«Четвертый. Я — «Красный петух». Я — «Красный петух». Блокировать все дороги у «Рубина», послать поисковую группу к опушке леса. Брать только живым, и чтобы ни одной царапины. Ясно?»

«Я — четвертый. Вас понял», — спокойно ответил с земли майор Опрышко.

А Баталов, спикировав на снижающегося парашютиста, увидел, как тот в отчаянии закрыл лицо руками. «Нет, шалишь, — пробормотал Баталов. — Мы, русские летчики, побежденных не расстреливаем». И он пронесся мимо, покачивая машину с крыла на крыло. Посадочная полоса бежала навстречу. Толпа летчиков окружила самолет Баталова, его вытащили из кабины и принялись качать.

— Осторожнее, дьяволы! — крикнул Антон. — Уроните же, разгильдяи!

Подошел нахмуренный Опрышко.

— Антон Федосеевич! Ох, Антон Федосеевич! Вы из меня за эти двадцать минут форменного старика чуть не сделали. Уже и руки трясутся, и коленки дрожат.

Комполка обнимает его за плечи, ободряет:

— Ничего, Олег Николаевич, вы пленного взяли?

— Взяли, Антон Федосеевич, — охотно подтверждает Опрышко. — Только что позвонили с дальней зенитной батареи. Староконь руководил захватом. Впрочем, немец и не сопротивлялся. Вышел на опушку с поднятыми руками, отстегнул ремень и бросил на землю кобуру с пистолетом.