Взлет против ветра - [15]

Баталов потер удовлетворенно руки.

— Отменно, Олег Николаевич. Прикажите вести ко мне.

В тесноватом своем кабинете, где была развешена карта большого Берлина с нацеленными на рейхстаг и Тиргартен стрелками маршрутов, над которыми мелким каллиграфическим по-черном указывались курсы и время полета до цели, Баталов с наслаждением сорвал со вспотевшей головы шлемофон, старательно зачесал назад густые волосы, обдул пыль с кожаного чехла, в котором лежал полевой телефон, расстегнул молнию летной куртки. В кабинет стали набиваться люди, но комполка встал и жестко потребовал:

— Прошу всех удалиться, товарищи.

Начальник особого отдела, широкоскулый

подполковник Максимович, поднял на него недоуменные глаза, но Антон и ему повторил решительно:

— Ты тоже уходи, если мне доверяешь, разумеется.

Максимович встал, и даже шрам у него на шее покраснел от смущения.

— Что ты, что ты, Федосеевич! Как же я могу не доверять. Да на таких, как ты, вся советская власть держится. Ты только потом расскажи, о чем говорили.

— Все расскажу, дружище, — пообещал Баталов и подтолкнул его по-приятельски к дверям.

Когда кабинет опустел, Антон убрал со стола все секретные бумаги, планшеткой накрыл таблицу с позывными, вынул из кармана простенький портсигар с тремя богатырями на крышке. Дверь отворилась, и на пороге появился запыхавшийся лейтенант Староконь. Его широкое загорелое лицо было потным.

— Товарищ подполковник, разрешите доложить, пленный доставлен.

— Введи его, Староконь, — весело сказал Баталов, — а сам далеко не уходи. Возможно, потребуешься.

Все было понятно, но Староконь не торопился трогаться с места.

— Антоша! — воскликнул он с восхищением. — Такого зверюгу уложил, а сам свеженький, як огуречик.

— Ладно, ладно, Тарас, — махнул Баталов рукой своему верному адъютанту и ровеснику, — давай сюда пленного.

В кабинет командира полка боком вошел усталый, осунувшийся человек с расцарапанным лбом и безвольно обвисшими вдоль тела руками. Непокрытая голова была совершенно седой. Летную куртку он волочил за собой по полу. На синем кителе фашистских ВВС ненужным грузом висели Железные кресты. Знакомо сверкнули миндалевидные глаза, и чуть скошенный небритый подбородок уныло дрогнул. Они с минуту напряженно всматривались друг в друга: сильный, крепкий Баталов и его поникший, раздавленный противник.

— Добрый день, господин барон фон Корнов, — весело приветствовал его командир полка. — Вот и не удался вам реванш. Рад вас видеть у себя в гостях. Не узнаете?.

Немец попятился и остолбенело молчал. На его узком смуглом лице замерло выражение невероятного смятения. Сухие губы беспомощно зашевелились.

— О майн готт! О нет, этого не может быть! Вы есть тот самый мальчик, которого я пощадил под Москвой?

— Положим, не пощадили, а промахнулись, — прокомментировал с улыбкой Баталов.

Немец смущенно закивал головой:

— О да, о да. Но, впрочем, какое это имеет сейчас значение? У меня еще в воздухе мелькнула мысль… этот знакомый петух — атрибут русского бытия. Но его мог изобразить и другой летчик. О, как это все невероятно! Раньше вы летали на штурмовике, а теперь так виртуозно пилотируете «лавочкин».

Баталов пожал плечами:

— Что поделаешь, война всему научит.

— О, это действительно глубокая истина, — горько закивал немец. — Но я все-таки очень рад с вами встретиться.

— Почему же?

— Потому что у нас с вами есть одно общее.

— Надеюсь, не принадлежность к национал-социалистской партии, — засмеялся Антон Федосеевич, но барон его неожиданно перебил:

— Не надо острить. Это тоже у нас общее. Оно заключается в том, что оба мы в ней никогда не состояли.

— Так ли? — недоверчиво уточнил Баталов. — Сдается мне, что представитель династии фон Корновых, верой и правдой служившей фюреру, не мог не быть членом национал-социалистской партии.

— Тем не менее это так, — вздохнул немецкий ас. — Но не это самое главное. Сейчас общность в том, что оба мы дожили до последнего дня войны… И я очень рад, что именно вы меня победили. Было бы очень обидно, если бы кто-нибудь другой. Вы все-таки есть мой, как это по-русски… крестник. Однако вы уже подполковник. У вас… это… Золотая Звезда Героя. О! Вы ее носите по заслугам. Я сегодня в этом убедился, подполковник Баталов. Вы несколько изменились. Возмужали, выражение озабоченности на лице.

— Вы тоже изменились, барон, — спокойно заметил Антон и вдруг строго спросил: — Но позвольте, в сорок первом вы были полковником, а теперь майор. Что это за маскарад?

Фон Корнов безжизненными глазами посмотрел на свой френч и тускло улыбнулся.

— О! Вы жестоко ошибаетесь, герр Баталов. Это не есть маскарад. После покушения на Гитлера я был действительно разжалован в майоры и лишен доверия. Мне было приказано смывать свой тяжелый проступок кровью.

— И вы изрядно в этом преуспели? — холодно усмехнулся Баталов.

Немец вопросительно поднял тонкую цепочку бровей:

— Но я вас не понимаю. Что вы имеете в виду?

— Жестокость, с которой вы атаковали наших зазевавшихся летчиков.

— Жестокость? — недоуменно переспросил барон. — Но ведь я же их всех пощадил. Я бы мог всех их поодиночке перебить, когда они опускались на парашютах. Согласитесь с тем, что для такого воздушного стрелка, как я, это бы не составило особого труда. Но ведь я же этого не сделал. Нет, господин Баталов. Вы неточны в своих формулировках. Я не собирался смывать свой так называемый проступок кровью русских. Но отчаяние толкало меня на эти бои. Сейчас все смешалось, родина моя гибнет, и в этих боях я попросту искал своей смерти. Что поделаешь — жалкая пьеса доиграна, занавес вот-вот упадет на сцену.