Взлет против ветра - [18]

Баталов пожал плечами, негромко проговорил:

— Меру наказания определяю вам не я. Я только могу сообщить свое мнение.

— Да что там ваше личное мнение, — вдруг взорвался немец, — очень я вас уважаю, герр подполковник, и как воздушного бойца, и как человека, но милости никакой не прошу. Потому что не достоин никакого снисхождения.

В числе сорока двух сбитых мною самолетов есть и советские. Значит, должен я отвечать перед вами по всей строгости. Да и зачем об этом говорить? Готов я к расстрелу, потому что и так уже труп.

Вечером на связном «Ли-2» барона отправили в штаб фронта. Поднявшись по лесенке, прежде чем исчезнуть в люке транспортника, он бледно улыбнулся и помахал рукой:

— Герр Баталов, прощайте. Теперь мы уже никогда не встретимся. Спасибо за доброе внимание и честное отношение.

…Прошло пятнадцать лет. В звании генерал-майора авиации Антон Федосеевич был назначен командующим авиацией Группы войск, части которой располагались на территории Германской Демократической Республики. Он приехал в гарнизон, где размещался штаб, вместе со своим адъютантом Тарасом Игнатьевичем Ста-роконем и, приняв дела, пошел осматривать особняк, из которого только что выехал его предшественник. Поднялся на второй этаж по винтообразной деревянной лестнице, отворил дверь в одну из комнат и ахнул. На стене висела большая фотография. У остроносого «мессершмитта», запрокинув голову, стоит фашистский летчик с Железными крестами на груди. Узкое волевое лицо. Глаза из миндалевидных гнезд полунасмешливо глядят в небо. Ошибки быть не могло. Фон Корнов в лучшие дни его карьеры!

— Откуда это? — спросил Баталов у одного из сопровождавших его офицеров, старожила этого гарнизона.

Тот удивленно расширил глаза:

— Вы про фотоснимок? На нем немецкий ас какой-то изображен. Барон из древнего рода. Я даже фамилию его слышал, да забыл. Говорят, у его предков было несколько родовых имений. И под Гамбургом, и под Дрезденом, и в Лейпциге. А здесь только особняк. Старый командующий рукой махнул и сказал: пусть остается. А вам не нравится, товарищ генерал? Может, к чертям все это повыбрасывать?

— Только попробуйте, — поднял руку Баталов. — Гвоздя чтобы не меняли в обстановке.

— Да неужели вам нравится эта стряпня? — показал майор размашистым жестом на картины и портреты. — Терпеть не могу помпезной прусской живописи. Вы посмотрите, какие спесивые каменные подбородки и пустые глаза.

— Ладно, ладно, искусствовед, — проворчал генерал. — Всегда надо помнить, что искусство хорошо лишь в том случае, когда оно сообщает правду о своей эпохе.

И Баталов поселился в особняке. Часто, когда попадалась на глаза фотография барона фон Корнова, угрюмо думал: «Ну что, Отто? Вот тебе и реванш. Я вынужден обитать в твоем особняке, а ты неизвестно где». И в такие минуты Баталову даже несколько жалко становилось немецкого аса. «Черт побери! Ведь талантливейший летчик и неглупый человек! На какую бы светлую дорогу мог выбраться, если бы в свое время порвал с коричневой заразой!»

Но время шло, армейские дела и заботы заполняли дни Баталова, и даже среди ночи приходилось часто вскакивать к телефонам и, стряхивая сонную истому, мчаться в штаб или на аэродром, если того требовали обстоятельства. В свободное от службы время он много читал, словно желая наверстать упущенное, причем очень любил немецких писателей. В книжном шкафу у него корешок к корешку стояли тома Гете и Шиллера, Гауптмана и Гейне, Анны Зегерс и Бернгарда Келлермана. Книги заставляли его пристальнее всматриваться в жизнь, помогали лучше понимать обычаи и нравы жителей города. Частые встречи с командирами национальной немецкой армии, партийными и общественными работниками демократической Германии пополнили его лексикон, и бывали беседы, когда Баталов пытался говорить исключительно по-немецки. Звонки от немцев раздавались довольно часто и в кабинете и на квартире. Хильда Маер, секретарь городского комитета СЕПГ, взяла за твердое правило осведомляться о жизни Баталова раз в неделю и сообщать свои новости.

Вот почему генерал нисколько не удивился, когда поздним июньским вечером раздался звонок от дежурного по штабу.

— Товарищ командующий?

— Да. Я вас слушаю, — басовито откликнулся Баталов.

— Здесь вами немецкие товарищи интересуются. Переключить на квартиру или сказать, чтобы позвонили завтра в рабочее время?

— Зачем же? Переключайте, — согласился Баталов и услышал в трубке четкий голос, выговаривавший русские слова с той старательностью, с какой их произносят иностранцы, стремящиеся говорить без акцента.

— Товарищ генерал. Я звоню из городской ратуши. Мне бы очень хотелось с вами повидаться. Хотя бы десять — пятнадцать минут. Я в вашем городе проездом и завтра этого сделать не смогу. Простите, я не представился, это говорит председатель Общества германосоветской дружбы города Эдель.

Баталов шумно задышал в трубку. Он чертовски устал за этот день и мечтал о часах отдыха и тихого чтения. Но отказывать было неловко, тем более что позвонивший сказал о том, что не может зайти в иное время.

— Хорошо, приходите минут через пятнадцать на квартиру, — согласился он устало. — Вам сказать, где я живу?