Выстрел в доме с колоннами - [13]

Побледневший Рейн Гиршман сполз с музейного дивана на руки Хартманна. Девушки, следователь и Тарас Петрович повставали со своих мест и столпились вокруг Рейна. Марта стала размахивать над ним невесть откуда взявшимся журналом, Ольга Сергеевна забегала в поисках воды. Кто-то попытался открыть окно, но оно, как нарочно, не открывалось. Вдруг Тарас Петрович скомандовал: «Дине, как врачу и Борцову, как представителю власти, пока никуда не выходить, а остальным не мешать оказывать господину-иностранцу первую медицинскую помощь и покинуть помещение». Петрович сгрёб в охапку Томаса и Марту, пребывавших в ступоре и, выведя обоих на улицу, посадил в автобус, а шофёру велел везти интуристов в гостиницу.

Захлопнув входную дверь, Тарас Петрович поднялся в зал и нашёл наших героев, склонившихся над синеющим Рейном. Дед Фёдор к тому времени куда-то исчез.

Дина расстегнула иностранцу воротник, прощупала пульс и сказала: «Пульс слабый, срочно нужны внутривенные лекарства, вызывайте «скорую». Ольга Сергеевна теребила кнопки мобильного, следователь и Нина как-то странно смотрели на свои телефоны, у Петровича и Дины мобильных не оказалось. Связь на территории музея отсутствовала, как впрочем, она пропадала временами во всей деревне и за её пределами. Можно ещё было попробовать выбежать на свежий воздух и поискать какую-нибудь спасительную возвышенность. Ольга Сергеевна попыталась открыть двери на улицу, но те не поддавались, как она ни вертела ключом в замке и не налегала на крепкое дерево всем телом. Старания мужчин, явившихся ей на помощь, тоже не увенчались успехом.

Ни в кабинете Ольги Сергеевны, ни в каморке деда Фёдора обычные старые телефонные аппараты тоже не работали. Нина бесполезно крутила циферблат и била по рычагу.

Во время всеобщей беготни в зале находились только Дина с Рейном. Дина сразу и не заметила, как появилась тёмная фигура Фёдора Ивановича. Девушка увидела воспалённые старческие глаза, а в них такую боль… Иваныч сказал:

– Ну-ка, девочка, отойди-ка в сторону. Мне надо поговорить со стариком. – Дина покорно отошла к двери и села на стул.

Наклонившись над головой иностранца, грозным шёпотом дед Фёдор произнёс:

– Вот мы и свиделись, Вячеслав. Жаль, не сразу тебя признал, а то бы Зиночка не страдала сейчас в больнице. Что открыл рот? Жива наша Зиночка, всё поведала мне и следователю, и прокурору, и журналистам из твоей Германии. Кто же из вас соврал Ольге, что вы из Австрии? Ты, наверно, посоветовал, предположив, что немцев здесь до сих пор помнят… А Петрович видел твою машину на обочине в ту ночь. Сказать, где ты её в аренду брал? Петрович также может подтвердить, как ты в Колькин дом входил, да и я подтвержу. Из страны тебя не выпустят, расстрелять, быть может, не расстреляют, но наши тюрьмы – не ваши германские, у нас всё по-старенькому, как при Сталине. И товарищи из спецслужб, знающие своё дело, с тобой беседовать будут, всё на допросе выложишь как миленький. Ну что, взял свои сокровища? А я-то к ним не прикасался, всё тебя ждал. Что, вылупил глазищи-то? Могилы у тебя не будет, в лесу закопаю… – В ответ раздался свистящий хрип, и Дина отчётливо услышала на чистом русском: «Ненавижу».

Минут через пять подошли остальные. На полу подмосковного деревенского музея испускал последний вздох полноватый старый человек в дорогой иностранной одежде.

Следующий день выдался для наших молодых героев насыщенным. Утром подруг разбудила мелодия Дининого мобильного, звонил Борцов. Гриша сказал, что скоро подъедет, есть новости. Дина засуетилась по дому в поисках косметики, нарядов и туфель, Нина, не торопясь, стала готовить завтрак, запахло кофе и блинами. В десять часов прибыл Григорий Михайлович, с удовольствием позавтракал блинчиками с вареньем и, сытый, в приподнятом настроении увёз москвичек на своей Ниве. По дороге в больницу Григорий рассказал, что дед Фёдор тогда про выздоравливающую бабу Зину предателю соврал, а сегодня в девять утра позвонил врач и сообщил: пациентка Поликарпова очнулась, состояние её удовлетворительное, можно навестить.

На вопрос Нины о беспокоящей её личности Тараса Петровича, Григорий ответил, что это так называемый «батяня комбат», и на этом тема закрыта, зато кое-что поведал о себе, например, что все его предки по мужской линии, уж точно, начиная с прадеда, были следователями. В разговоре Гриша, как бы невзначай упомянул, что Дина теперь вряд ли останется городской жительницей. Нина удивилась: её, всегда такая серьёзная подруга, даже не пыталась спорить и всю дорогу улыбалась, как дура.

В пятиместной палате трио выстроилось перед койкой Зинаиды Васильевны, как водится, с апельсинами, яблоками и соками, представилось, и коротко поведало историю прошедших дней. Баба Зина выглядела неплохо. Дина с Ниной разглядывали её ладони в ссадинах, Зинаида Васильевна, заметив направление их взгляда, пояснила:

– Вижу, ирод в усадьбу направился, так я потихоньку за ним. Не спешила, уж сильно сердце билось. Нашла его там, он на стену, где клад был, смотрел в недоумении, и тут мне совсем не страшно стало. Я ему: «Ищешь? Но не найдёшь драгоценностей! Не тебе, извергу, они должны принадлежать! Не претворяйся, я тебя узнала! Где мой брат Павел, отвечай? И не подходи ко мне близко, а то закричу, люди милицию вызовут». А он молчит, словно воды в рот набрал. Тогда я стала поднимать стёкла с пола, их полно там, и ему прямо в глаза бросать. Тут он наставил на меня пистолет и зло так закричал: «Нет твоего Пашки, помер ещё на пути в Германию, а тебе, старая, надо было давно из деревни убираться, так что сама виновата, нечего было попадаться мне на глаза». А в музее тогда только и говорил: «По-русски не понимать». Когда я про Павлика услышала, ком к горлу подкатил, стёкла так в ирода из моих рук и посыпались. А что было потом, уже не помню, кажется, боль сильную ощутила, удар… Вот и всё, ребятки мои хорошие, спасибо вам, родные, за меня и за Павлика.