Высший круг - [15]

Разговаривая, Портер водил Артура по лабиринту ко­ридоров, пренебрегая лифтами и взбираясь по лестницам через две ступеньки. На словах: «И счастливо, как мне гово­рят», оба очутились у входа в зал для завтрака. Метрдотель выразил свое удивление явно преувеличенной гримасой и, покинув свой пост, встал в дверях. Портер хотел отстра­нить его раздраженным жестом.

— Извините, мистер Портер, но у меня нет свободных мест.

— Что вы несете? Моя жена уже там и ждет меня.

Метрдотель замялся в большом смущении.

— Мистер Портер, у нас принято хотя бы немного оде­ваться к завтраку.

Портер вдруг заметил, что пришел прямо из спортзала в незабудковом купальном халате, и расхохотался. Метрдо­тель не знал, как себя вести.

— Прошу меня простить…

— Не извиняйтесь! Вы не представляете, как мне при­ятно обнаружить свою рассеянность. Я всегда завидовал рассеянным. Посадите, пожалуйста, месье Моргана за мой столик. Он составит компанию моей жене, пока я оденусь поприличнее. Пять минут, не больше…

Минерва, на голове у которой было что-то вроде красной фески, пришпиленной к ее черным, как смоль, волосам ан­глийскими булавками, удостоила Артура только кивка.

— Мистер Портер сказал мне…

— Неважно, что он вам сказал. Терпеть не могу разгова­ривать за завтраком. И не кладите хлеб на скатерть.

В ее густо-желтой тарелке плавали кусочки ананаса, а она с юношеским вожделением намазывала тосты горчи­цей. Мимо проплыл гигантский викторианский чайник, который носили между столиками, словно ковчег со свя­тыми мощами. Официант взмахнул рукой, обслуживая Артура, и задел локтем феску, опасно накренившуюся на­бок. Минерва хлопнула по ней, чтобы вернуть на место, но слишком сильно, и феска съехала на другое ухо, увлекая за собой парик и открыв безволосый висок. Минерва этого не заметила и продолжала хрустеть своим тостом с гор­ючей, а за соседним столиком давились от смеха. Артур с трудом удержался. Появление Портера должно было бы исправить эту гротесковую картину, но он был такой че­ловек, что вцеплялся в какую-нибудь мысль, поворачивал ее и так, и этак, высасывал из нее все соки, не обращая никакого внимания на то, что происходит вокруг. Если бы в этот момент «Квин Мэри» начал тонуть, то и стоя в подни­мающейся воде, он продолжал бы разглагольствовать, пока из его рта не вырвалось бы лишь трагическое бульканье. Его утренняя рассеянность при входе в столовую привела его в восторг. Никогда в жизни он не был рассеян и еще помнил раздражение своей матери-француженки при виде того, как он поглощен одной из многочисленных проблем, занимающих детей: «Боже мой, Алан, попробуй хоть немно­го ни о чем не думать». Это было невозможно. О, как он завидовал рассеянным всю свою жизнь! Механизмы мысли изнашиваются, если не позволять им время от времени ра­ботать вхолостую.

Артур старался не смотреть на Минерву: та от избытка горчицы на поджаренном хлебце расчихалась, тряся фе­ской, которая чуть было не свалилась вместе с париком.

— Дорогая, — сказал Алан Портер, встав, чтобы посту­чать ей по спине, — дорогая, эта шляпка вам не к лицу.

Минерва стукнула кулаком по донышку фески и верну­ла все на место.

— Я не люблю замечаний личного характера, — сказала она злобно.

Нимало не смутившись, Портер вернулся к своим раз­мышлениям об очаровании и преимуществах рассеянно­сти. Он так хотел бы быть поэтом, писать стихи и «слонять­ся» на природе. Поэты ведь рассеянные люди, не так ли? А если они гениальны, им все прощают, наверное, потому, что тупицы подозревают, будто они тайно получают посла­ния от Неведомого, и только они могут их расшифровать. Страна обязана хранить поэтов, то есть… если не поэтов (этот дар богов не имеет повсеместного распространения, и множество цивилизаций безнадежно отстали, ведь это от­ставание не восполнить, как техническое), так вот, если не поэтов, то хотя бы людей, беззаветно и безвозмездно на­слаждающихся радостями жизни. Разумеется, при условии, что у элиты хватит жертвенности, чтобы окунуть руки в то. что называют политикой, и что она согласится оставаться в тени. Выбор практически монаха.

— К какой категории вы относите Жетулиу Мендосу?

— Вы догадываетесь, что именно его появление и спровоцировало мои размышления. Он ведет себя непростительно. Умный, как отец, он мог бы играть важную роль в своей стране. Он предпочитает играть в карты и швырять на ветер крохи состояния, которые его мать бросает ему, словно кость собаке. Хуже всего, что она может умереть со дня на день, не раскрыв код женевского сейфа. Его можно будет взломать только бульдозером, и то после разоритель­ных консультаций с адвокатами. А если в этом чертовом сейфе больше ничего нет? Очень одаренные люди, с рож­дения избалованные добрыми феями, часто склонны к мо­ральному самоубийству. Плохой пример для молодого чело­века вроде вас.

— Добрые феи не склонялись над моей колыбелью. Воз­ле нее была только моя мать и отец, пока не погиб на войне. Я не так рискую, как Жетулиу. Кстати, мне интересно: от­куда вы все обо всех знаете?

Минерва, которая гнушалась их слушать, сморщила нос.

— Пахнет рыбой.

За соседним столиком пожилая английская пара ела жареную селедку.